Возможно, я не права, покидая свой шкаф. Покидая свое юбочное небо ради низких потолков и парижской копоти, покидая свой собственный город, где нет тупиков, свой музей, свое кладбище, свой склад – ради метро, кафе, мужчины, реальности. Банально и вторично. Вторично настолько, что приходится выдумывать чувства, эмоции, маски, чтобы окрасить эту жизнь, сделать ее единственной. В моем шкафу нет ни сквозняков, ни скверных запахов, сюда не проникает ветер, соприкасавшийся с уличными тротуарами, его не пачкает дизельное топливо, никто здесь не заговаривает о браке, не пытается заставить меня избрать другую жизнь. В моем шкафу дивно пахнет обновками, запах фиалок смешивается с ноткой нафталина. Когда я выдумываю незнакомца и кружусь в струящемся платье, купленном для того, кого я выдумала и кто меня в этот момент не видит, сердце мое бьется с частотой сто пятьдесят ударов в минуту.
Возможно, было бы куда лучше встретить Бога, сидя на складном стульчике для пикника; глаза прикрыты веками, достойными музея кинематографа. Мечтать об этой сцене, менять ее, переживать вновь и вновь, совершенствовать детали, сохранять себя нетронутой – и все это в отсутствие человека, который противоположен, противопоставлен, поставлен судить и взвешивать.
Да, мне нравится превращаться в царицу Савскую, в Вивьен Ли из «Унесенных ветром», в мадам Рекамье с бантом на груди, в ампирном платье. Мне нравится футляр, воспевающий тело, его пересоздающий. Срезанный цветок, Марлен или Мэрилин, платье из блестящей кислотно-перламутровой ткани, в котором выглядишь то томно-расслабленной, то пламенно- зовущей. Мне нравятся все эти женщины-вамп, сирены, легенды, хоть мне это и не идет.
Футляр – это платье, говорящее «да», демонстрирующее жест, нежность кожи, плечо, прямоугольный вырез или закругленный, обнажающий грудь, но всегда обманчивый, выточки здесь или там, подчеркивающие изгибы тела, устойчивого, как бетонный блок, обернутый в сатин. На спине дрожащая, всегда заметная застежка-молния, пробегающая вдоль позвоночника от ягодиц до плеч, взывающая, чтобы ее расстегнули.
Мне ведомо искушение красного, это цвет губ, крови, цвет кнопки, включающей охранную сигнализацию. Одеться в красное – значит возвестить о том, что желание близко, опасность рядом. Бежевое муслиновое платье говорящее «быть может», – более изысканное, чем пламенеющая оболочка, говорящая «немедленно».
Я крупно рискую с этим свиданием. Каждая любовная история грозит утратой частицы себя.
Пора звать на помощь философа, даже если он выжат как лимон, до последней капли того, что он мог бы принести мне; нужно позвонить МТЛ, чтобы упиться ее снобизмом; привлечь джокера – незнакомца номер 11; если потребуется, продолжить игру с незнакомцем номер 12; реанимировать Эглантину, выпустив ее из заточения. Иногда достаточно дать друзьям отдых, сочтя их малоинтересными, чтобы несколько месяцев спустя вновь обрести их; следует дать им время, чтобы перезарядить шутки и истории из собственного опыта, чтобы затем радостно навестить их, подобно тому как заново открывают для себя давно заброшенные пальто. Нет ничего более надоедливого, чем плащ- пыльник, чем убогая одежда. Тренчи и стеганые пальто сильнее, чем друзья, нуждаются в том, чтобы их забыли. Затем-то и нужен большой шкаф, чтобы они расслабили свои тяжелые рукава, чтобы снова обрели размах и интерес.
Никакая одежда, ни одно человеческое существо не может заключать в себе все богатства мира и возместить все, чего нам не хватает, все причуды и желания, потому что вкусы меняются, потому что ты учишься чему-то, потом вспоминаешь, потом забываешь это, ведь что-то тебе вначале нравится, потом уже меньше, потому что время проходит, забирая привнесенное им некогда. Мне необходимо множество платьев и множество мужчин, и те и другие нужны мне, когда тепло и когда холодно, когда я грущу или же веселюсь, когда я хочу жить и когда лишь притворяюсь, застыв в ожидании.
Колышущееся платье и розовый кроличий мех, таящий опасность
Я шла по рю де Коммерс, как любая нормальная женщина, идущая на свидание с нормальным мужчиной.
Колыхание муслинового платья от Донны Кэран придавало моей походке легкость, подобающую тому игривому промежутку, что возникает между чашкой чая и бокалом шампанского. Походка была не просто легкой. Каждый мой шаг порождал волны, накатывавшие и возрождавшиеся в извечном движении приливов, колыхался прозрачный муслин, а я плыла, как мне казалось, сохраняя равновесие, покачиваясь на волнах, навстречу белому пароходу.
Сотканное из прозрачных покровов платье влекло меня к мужчине. Да, меня влекло именно оно – воздушное и прекрасное, рождавшее желание быть замеченной, расхваленной, осыпанной комплиментами, обласканной, быть может любимой.
Разве можно противостоять этому потоку? Грациозному взлету юбки, сотворенной из скроенной но косой вуали, созданной, чтобы взлетать от малейшего дуновения, от сквозняка в метро, повинуясь малейшему порыву ветра, легчайшему вздоху.
Собранные на талии мельчайшие складки делают вас стройнее, облегчая семенящий шаг девчушек из кордебалета Гранд-Опера.
Можно ли удержать ткань, сгорающую от желания, чтобы ее заметили, обожали, ласкали? Можно ли устоять перед нежнейшим плетением этих нежно окрашенных бежевых и розовых нитей, слегка ослабленных, чтобы придать ткани мягкость, дать прозвучать нежной мелодии ее волокон, поддержанной вибрацией скрипичных струн. В час любовного свидания муслин поет гимн вечеру. Он поет и вместе с тем взывает к ответу, как женщина, капризная и уверенная в неотразимости своей красоты.
К хореографии примешивается дыхание пассата. Этот дерзкий ветер мечется из стороны в сторону. Мужчины на улице оборачиваются, стремясь насладиться спектаклем, который дает ветер, шаловливо вздымающий мою юбку до самых трусиков.
С каких это пор ветер и муслин вмешиваются в область чувств?
После какой такой революции покровы тела взяли верх над телохранителями?
И я вышагивала по улице, повторяя: «Бог всех портных, всех модельеров, сделай так, чтобы бог платьев победил дьяволов тела, чтобы ткань победила плоть, пустяки одержали верх над глубиной, а любовь к шмоткам – над любовью мужчин!»
Во мне всплеснулось нечто лихорадочное. Было 21 апреля, в воздухе витала пыльца, на деревьях раскрылись почки, просияв новизной, этой разрешенной для ввоза зеленью, подобавшей лишь древесным лягушкам, зеленью, прораставшей в сетчатой вязи Сони Рикель, в зигзагах Азеддина Алайя. Это была весна, время бретелек, бюстье, Шортов и мини-юбок. Кругом витала опасность. В моей голове проносились пластиковые стрекозы, украшенные стразами. Почему поют кузнечики под солнцем? Почему в моем сердце что-то дрожит и трепещет, так, что трудно дышать? На этой улице не хватает воздуха? Наверное, это смог, ну да, трудно дышать из-за уличной пыли.
Розовато-бежевый муслин, мягкий и нежный, словно ласковое прикосновение, побудил меня подражать ткани, в свою очередь стать ласковой и нежной, как мужская рука, прикоснувшаяся к моей щеке. Я становлюсь похожей на муслин.
Обеими руками я придерживаю болеро из розового кроличьего меха. Это неистовое желание покорять, восхищать, видимо, ошибочно. Я вдруг пугаюсь, что позволила батальону своих шмоток завлечь себя на опасный путь. Пожалуй, я чересчур распустила их.
Но о чем жалеть, ведь я не в силах противостоять им, я так опасалась выглядеть незначительной в простом брючном костюме от «Smalto» или от Армани.
Порой довольно тяжело выносить наши неврозы, страхи, невысказанные надежды, наши секреты, жесты, которых мы ждем от мужчин, отталкивая их, признание, которое мне хотелось бы услышать, и то, которое я вызываю, разодевшись так.
Мне следовало одеться в черное, как поступают все. Но это было невозможно, мне слишком хотелось ему понравиться, что предстать перед ним в простой, лишенной украшений одежде было выше моих сил. Если открываешь свое тело, значит, любишь его, разве не так? Естественность – это вызов. Нужно быть настолько уверенной в себе, чтобы предстать перед кем-то обнаженной, или одетой в темный безличный костюм, чтобы не призвать себе на помощь дивные ткани, потрясающие ткани – ламе, сатин, неописуемо прекрасный бархат, расписные материи, кроличий мех. Тщеславие заключается не в нарядной оболочке, а в наготе. Естественное, натуральное – безобразно. Чтобы подчеркнуть икры, мне необходимы круглые каблучки. И благодаря этому изобилию складок, чей всплеск подобен раскрытому зонтику, моя грудь выглядит скульптурой, водруженной на пьедестал. Видя меня, прогуливающейся по рю де Коммерс, никто и подумать бы не мог, что эта нежная, облаченная в тончайший муслин женщина с летящей походкой, с крошечной сумочкой от Кейт Спад, покачивающейся на надушенной руке с французским маникюром, женщина, чьи мысли явно витают где-то далеко, вышла на тропу войны, что она ведет игру, где выигрыш состоит в том, чтобы пленить мужчину, подчинить его себе, завоевать. И здесь «чересчур, слишком» предпочтительнее, чем «недостаточно», и таким образом – отвлекаясь от темы, – можно сказать, что мои шмотки, поскольку для меня это щит, парашют, козел отпущения, куда сильнее меня. Право, можно сменить сумочку, но не голову.