Среди беднейшей части евреев Львова до войны преобладали работники мелких кустарных предприятий, а также ремесленники: сапожники, шляпочники, ювелиры, оптики. Почти 70 % портных, 70 % парикмахеров в Галиции были евреями. Обычным традиционным занятием большинства евреев была торговля — стационарная, оптовая и в розницу. Статистика говорит, что почти вся торговля в Галиции находилась в руках евреев. В 1921 году евреи составляли 74,1 % всех занятых в торговле. Львовские магазины, которые, как правило, принадлежали евреям, соввласти отбирали без всякой компенсации. Большинство домов в городе тоже принадлежало евреям. В предвоенные годы среди жителей Львова бытовало такое выражение: «Польске уліце — жидовське камєніци. (Польские улицы — еврейские дома)». «А Львов наш», — добавляли украинцы.
Теперь эта поговорка потеряла смысл. И улицы, и дома, и весь город стали советскими. Тоталитарное московско-большевистское государство, прикрываясь идеологическими догматами и интернациональными лозунгами, осуществляло наглый грабеж своих новых подданных, цинично присваивая чужое добро.
Некоторым утешением могло быть разве что то, что провозглашалась ликвидация безработицы и формально не дискриминировали людей по национальным отличиям. Однако на все главные посты городской, а также районной или областной администраций прибыли из России заранее определенные служащие, не говоря уже об органах НКВД и армии. С ликвидацией безработицы положение еврейской и украинской интеллигенции морально улучшилось. Всем нашлась такая-сякая работа. Накануне войны в Галиции из общего количества 1 700 практикующих врачей 1 150 были евреями. Еврейского происхождения были 41 % работников культуры, театра и кино, 43 % — зубных техников и 45 % — старших медсестер. 2 200 адвокатов было евреями. Для сравнения — украинцев - адвокатов было около 450.
Муся Штарка приняли на работу в университет. Галицких евреев начали брать на работу в нижние административные звенья. Популярный львовский анекдот той поры рассказывал, что поляки, которые раньше нарекали на еврейское засилье в коммерции, мол, не дают евреи заниматься торговлей, теперь массово, чтобы выжить, торгуют на рынке «Кракидалы» собственными вещами. Евреи, которые ранее жаловались, что поляки не допускают их к прибыльным чиновничьим должностям, теперь получают зарплату «служащих», на которую невозможно достойно прожить. А украинцы, вечные борцы за свободную Украину, имеют теперь «Вільну Україну» за пять копеек в каждом киоске.
Кто-то метко подметил, что общественно-политическая жизнь трех общин довоенного Львова — польской, украинской и еврейской — напоминали орбиты удаленных планет, которые очень редко между собой пересекались. Относительно взаимоотношений украинской и еврейской общин такое образное сравнение было, к сожалению, более чем метким. На неприглядное положение этих взаимоотношений влияли различные факторы, но самой главной причиной была сознательная отчужденность самих евреев от безгосударственного, угнетенного украинства. Безразличие, за которым пряталось неуважение к украинству, ярко проявлялось в игнорировании евреями украинского языка. Нежелание усвоить язык окружающих людей потянуло за собой нежелание иметь культурно-политические связи с местным населением. По свидетельству известной общественно-политической деятельницы Милены Рудницкой (еврейки по матери), оба общества, украинское и еврейское, в предвоенный период жили своей отдельной жизнью, отделенной стеной взаимных недовольств. Хоть как это не удивительно, даже политические деятели, депутаты польского сейма, которые работали в Варшаве, не поддерживали во Львове ни политических, ни дружеских взаимоотношений. В драматическое время Катастрофы такая близорукая позиция принесла свои горькие плоды как для одних, так и для других. Еще сохранялись этнические стереотипы, по которым еврей выступал в образе подпанка-угнетателя и эксплуататора, а у евреев украинец — в образе пьяницы и безжалостного погромщика.
Наверно, ничто так не вредило (и вредит поныне) украинско-еврейским взаимоотношениям, как языковая проблема. Ассимиляторы Москвы и Варшавы постоянно пытались лишить украинцев родного языка — основного идентификационного признака, а это значило, что ставится под сомнение само право на существование украинского этноса, который количественно не уступал французам или англичанам. Борьба за сохранение украинского языка стала борьбой за сохранение существования народа. Складывалось впечатление, что еврейское общество, в лучшем случае, не видит этой борьбы или открыто встает на сторону ассимиляторов. По итогам последней переписи 2001 года, свыше 80 % евреев родным признали русский язык. По переписи 1900 года евреи Галиции своим разговорным языком считали: польский — 76 %, немецкий — 17 % и чуть 5 % — украинский. Спустя процент украиноязычных евреев еще снизился. Известно, что евреи общаются на языке населения, среди которого живут. Однако на украинских землях они пользовались языком и культурой господствующих народов, которых украинское население считало оккупантами. На восточно-украинских землях это был русский язык, в Галиции — польский, на Буковине — отчасти немецкий, отчасти румынский, а в Закарпатье — венгерский языки.
У галичан, которые изо всех сил боролись с притеснениями родного языка, такое отношение «домашних» евреев вызвало раздражение и чувство оскорбленности. Евреев часто считали пособниками оккупантов, хотя наивно было требовать, чтобы они встали наперекор государственной ассимиляционной политике и начала ориентироваться на бесправный язык угнетаемого безгосударственного народа. Знание украинского языка у большинства львовских евреев ограничивалось тем мизерным набором слов, которые были необходимы для базара. Но иногда были и исключения.
Сразу за Оперным театром, там, где сейчас торговый центр «Добробут (Благосостояние)», раньше находился главный городской рынок — Краковский. С западной стороны к рынку прилегал квартал старых непривлекательных домов, расположенных так тесно, что образовались узкие улочки. Война и время разрушили около трети из них, правда, без ощутимой утраты для красоты львовской архитектуры. Первые этажи тут занимали, вплотную один к другому, небольшие мануфактурные магазины, товар в которых предназначался, главным образом, для сельского потребителя.
Крестьянки, после того как продали или сдали перекупщикам свои продукты, любили, как женщины, заглянуть сюда, в текстильный квартал, чтобы посмотреть на какие-то новомодные фасоны или купить себе необходимые обновы. В ярмарочный день на пороге приветливо открытых магазинчиков торчали молодые еврейские мальчики, зазывая покупателей. С беспардонной настойчивостью они азартно приглашали клиенток в свои заведения. Бывало, вцеплялись руками за тюк, который галицийские крестьянки носили за спиной, как это было принято в Европе (но не принято в России), и насильно втаскивали женщину в середину. А там опытный продавец молниеносным движением, словно цирковой фокусник, разворачивал перед растерявшимися женщинами каждый раз все другие и другие рулоны разноцветных тканей, восторженно расхваливая действительно добротный товар из Лодзи или Бельска. Продавец божился, что таких дешевых тканей не найти во всей Галиции. Как только простодушные крестьянки, сбитые с толку жалобами продавца, будто он продает свой непревзойденный товар за бесценок, почти даром, себе в убыток, только из искреннего желания такой уважаемой госпоже чем-то услужить, брали в руки ткань, продавец тут же быстро бросался помогать примерить ее перед зеркалом. Он не скупился на льстивые похвалы и женщине, и ее красоте, и вкусу выбора товара.
Эти энергичные бородатые евреи в ермолках из магазинов текстильного квартала стоили настоящих академических дипломов за блестящее знание украинских диалектов и украинской этнографии, не говоря уже об менталитете. Это они по малозаметным, мелким фонетическим оттенкам разговора и деталям одежды удивительно точно угадывали, из какой конкретно местности происходит та или иная крестьянка, и начинали энергичную беседу с покупательницей именно на том наречии, которое употребляли в ее деревне. Услышав из уст чужого человека слова родного языка в привычной домашней артикуляции, удивленные крестьянки теряли присущую им бдительность и вытаскивали из-за пазухи деньги. На тот случай, когда женщина успевала уже по дороге растратить заработок и только грустно, поглядывая на цветастые ткани, разводила руками, продавец не впадал в отчаяние. Безошибочно определив из какой околольвовской деревни происходит клиентка, например из Звенигорода, Черепиня или Шоломии, продавец, чтобы окончательно ошеломить крестьянку своей осведомленностью, еще и называл ей фамилии тамошних священников: Роздольского, Цебровского или Гайовского, и без каких-либо формальностей отпускал товар в кредит под весомое слово «бигме (ей Богу)». О дате возвращения долга договаривались по принятому в деревнях церковным отсчете времени: на Первую Пречистую, на Петра, на Спаса. Таким способом в текстильном квартале украинско-еврейские контакты набирали характер настоящей языковой гармонии с обоюдной выгодой. К сожалению, только там. В Галиции не создался тип украинского еврея, как он создался в польской, российской, немецкой, венгерской или румынской среде. Хотя со стороны украинцев в Галиции, и это следует подчеркнуть, издавна были настойчивые попытки найти общий язык и сблизиться, о чем есть неопровержимые доказательства и о чем пойдет разговор.