В начале 1941 года Мусе Штарк рассказал нам за чаем на кухне из-за осторожности вполголоса о суде, который проходил во Львове над большей группой украинской молодежи за принадлежность к ОУН.
— Что надо этим молодым людям? — удивлялся Мусе. Ведь советская власть, в отличие от польской, по национальным признакам украинцев не дискриминирует. Никто не запрещает украинский язык, наоборот. Хочешь учиться? Пожалуйста, двери всех вузов перед украинской молодежью открыты настежь. Хочешь работать, пожалуйста, нет преград, если способный — занимаешь любую должность. Этнической дискриминации нет. Неужели они хотят Гитлера?
Отец промолчал. Позже в домашней беседе он объяснил: Мусе не может или не хочет понять, что украинцы, как все нормальные народы, стремятся иметь собственное государство.
Я уже тогда хорошо знал хитромудрые галицийские правила игры при общении с поляками и евреями. Не только мой отец, но и знакомые украинцы учитывая обстоятельств постоянного притеснения постоянно лукавили: одно говорили, а совсем другое думали. Из-за этого даже такой умный, образованный, интеллигентный человек, как Мойсей Штарк, имел неправильное, искаженное представление о настоящих настроениях и стремлениях галицийских украинцев. Как говорят, бывает, что и на мудреце бес катается.
Располагая во Львове широким кругом знакомых среди украинства, Николай Щур со своей стороны тоже принес свежие новости, которые дополнили рассказ Мусе новыми фактами. Оказалось, что на улице Пельчинской (теперь Витовского), в усадьбе НКВД (бывшее городское управление электросетями) проходил массовый судебный процесс над студенческой молодежью. До сих пор советы свои политические судилища проводили тайно, при закрытых дверях. В этот раз чекисты впервые специально допустили к суду нескольких старых львовских адвокатов с дальним прицелом, чтобы те распространяли информацию о суровой решительности и холодной безжалостности карательной политики советской власти, увеличивая среди населения страх и панику. Перед большевистским кривосудием стало тогда 59 юношей и девушек. Приговор был ошеломляющий: 42 обвиняемых, из них 11 девушек, приговорили к смертной казни. За инкриминированные им действия при польском санационном режиме, который коммунисты называли фашистским, подсудимые получили бы несколько месяцев заключения, в наихудшем случае — несколько лет. Москве же было необходимо не только сгустить атмосферу страха и так через верх напуганных, затерроризированных львовян, а прежде всего — уничтожить дух сопротивления в украинском обществе.
Люди в городе боялись высылки в Сибирь, как тогда говорилось — «пасти белых медведей». Из дома напротив в 1940 году вывезли вместе с другими несчастными жертвами с нашей улицы офицерскую вдову с тремя малолетними девочками. Ее муж умер еще перед войной. Жители квартала хорошо знали эту приветливую, сердечную женщину и ее милых белокурых девочек и не могли понять, за какую вину депортировали эту нежную женскую семью.
Зимой из до сих пор неизвестного нам Казахстана, пришло от вдовы отчаянное письмо. Письмо навевало страх. Бедная вдова писала, что наименьшая дочка не выдержала невзгод и умерла, а другие болеют пеллагрой, им очень необходим рыбий жир, а тут его негде достать. Живут она в холодной, влажной землянке вместе с пятью изгнанными из Литвы и Латвии семьями. Топят печи кизяками, потому что дров им не дают, хоть работает она на ошкуривании древесины. Норма выработки такая высокая, что никак не может выполнить, а заработок мизерный. Впрочем, купить тут и так почти нечего. Живут впроголодь, их протухшей муки делают затируху и ее едят. Дальше вдова просила соседей, на милость Господа, прислать хоть немного рыбьего жира и чеснока. Просила еще какую-нибудь старую обувь, потому что свою износила, а новую тут негде купить. А ссыльным необходимо еженедельно ходить аж за восемь километров отмечаться в комендатуре. Летом, когда тепло, можно идти босиком, а как быть зимой — не знает…
Аналогичные трагические письма из Казахстана, не без тайного содействия чекистов, появились и ходили по Львову зимой 1940 года. Советской власти были необходимы не сознательные граждане, а запуганное покорное стадо. Назначенным для депортации отводилось на сборы не более полчаса. Неожиданно разбуженные ото сна (выселение проводилось только по ночам), оглушенные люди часто бессознательно хватали что попадало под руку, забывая о самом необходимом. Случались анекдотические случаи — некоторые брали с собой в дорогу клетку с любимой канарейкой, тянули большую икону или несли духовой музыкальный инструмент. Нередко женщины одевали модельные туфли, одевали праздничное платье, словно собирались в театр или на бал. Некоторые вообще покидали дом в шляфроке (домашний халат — пол.), в тапочках на босу ногу. А впрочем, людей высылали без средств для существования, обрекая их на вымирание в дебрях таежных лесов или в безводных казахских степях, с маленькими детьми и беспомощными стариками.
Дядя Каминский наигранно бодрым тоном хвалился нам, что на случай депортации у него готов тюк с рациональным набором необходимых в ссылке предметов, так что проклятые «чубарики» (тогдашнее польское название русских) не захватят его внезапно. Его жена, тетка Зоська, признавалась жалобным тоном, что по ночам не спит, боясь что за ними придут энкаведисты. Каминский почему-то считал что энкаведистские списки для ссылки готовят с помощью местных евреев. «Без евреев наши советы были бы слепыми», — твердил он. Впрочем, таких взглядов придерживалось много львовян. Во Львове тогда родилось польское подполье. Как свидетельствуют документы, его руководство обвинило евреев в сотрудничестве с органами НКВД. Руководитель польского подполья генерал Грот (Ровецкий) жаловался в донесении польскому правительству в Лондоне, что на территории советской оккупации условия для подполья значительно тяжелее, чем на немецкой территории. Это является следствием того, что большевики имеют могучий полицейский аппарат, понимают польский язык и получают большую помощь местного элемента: украинцев, белорусов и прежде всего евреев. Польские историки Галиции усиливают утверждения Грота, делая упор на то, что быстрое расширение аппарата контроля и надзора НКВД происходит благодаря склонности к коммунистическим идеям значительной части еврейского общества. К этому необходимо добавить, что органам НКВД легко удалось справиться с польским подпольем в Галиции. А руководил его разгромом комбриг (командир бригады) НКВД еврей Леонид Райхман.
Сразу после визита дяди Каминского к отцу забежал одолжить сигарету новый сосед, который недавно поселился в нашем доме. Проживал он вместе с молодой женой и сыночком от нас через стену. Говорили, что он работает парикмахером, поэтому соседи называли его «фризиер» (нем. — friseur). Закурив, мужчины разговорились о качестве табачных изделий. Постоянной мужской темой для разговоров среди галичан была ностальгия по довоенным маркам сигарет: «Египетские», «Плоские», «Пшедни (высший сорт- пол.)», которым и близко не равнялись новые «Красные флаги».
Раздраженный разговором с Каминским, папа не выдержал и начал нарекать на депортацию.
— А вам чего беспокоиться, — удивился «фризиер». — Вы же простой рабочий, а советская власть добросовестных, порядочных трудящихся не трогает. Идет только обезвреживание, прополка сорняков. Проводится необходимая очистка общества от классовых вредителей. Честному пролетарию нечего бояться. Все делается для его же добра.