Пока ее разыскивали, соседи обступили «фризиера», выпытывали у него как у лица, приближенного к армии, о военных новостях. Только Веста Вайсман отошла в сторону. Мы знали, что у нее в квартире прячутся от энкаведистов две польки, которым удалось убежать из тюрьмы. Накануне какой-то еврей с криком «Сара, где ты?» прошел в малые Бригидки и пооткрывал женские камеры. В этот момент была воздушная тревога и надзиратели сидели в бомбоубежище и пили водку. Таким образом спаслось несколько десятков женщин, среди которых и те две польки. Вайсман и Желязны оказывали им покровительство. Их помыли, накормили, переодели. Выходить на улицу без документов они не осмеливались. Синяя фуражка и для беглянок, и для самой Вайсман не предвещала ничего хорошего.
Невзирая на то, что конь испуганно раздувал ноздри, женщины вплотную подошли к «фризиеру», чтобы услышать его собственный взгляд на военное положение. Всадник успокаивающе гладил буланого и тихонько, «по секрету», информировал соседей, что к завтрашнему дню Красная армия оставит Львов. Конечно, оставит временно. «Через неделю-две мы вернемся», — уверял «фризиер». От такого известия еврейская часть жителей упала в тоску.
А тем временем подошел Блязер и заявил, что он в сопровождении трех соседей тщательно осмотрел весь подвал, но жены «фризиера» там нет.
— Она у себя в квартире, — сказал кто-то.
— Немедленно позовите ее, — попросил «фризиер», — у меня мало времени. Скажите, пусть возьмет с собой только документы, остальное пусть бросит. Пусть быстро идет сюда с ребенком в чем есть.
— Забираю ее с собой, — рассказывал соседям «фризиер», — посажу на коня.
Он показал притороченый к седлу коврик и похлопал коня по широкому крупу. Буланый был похож на тех могучих битюгов, которые возили пиво с пивзавода. На нем могло уместиться и пять человек.
Квартира «фризиера» находилась на третьем этаже. Туда побежали Ида Штарк и кто-то еще. Их долго не было, наконец они вернулись ни с чем.
— Двери закрыты на ключ. Не на звонки, ни на стук никто не отзывается.
— Бедолажка, наверно целую ночь просидела в подвале. Сейчас, наверно, крепко спит, — заговорили женщины.
— Надо выломать двери. Иначе нельзя, — предложила Ида.
— Зачем ломать, мы имеем специалиста, пошлите Желязного, он сумеет открыть без ключа, — посоветовал Мусе Штарк.
Так и поступили. Желязны вместе с Блязером и Мусем пошли на третий этаж. Через минуту они вернулись смущенные.
— Вашей жены там нет. Квартира пуста, — сообщили удрученному «фризиеру».
Наконец кто-то вспомнил, что жена «фризиера» собиралась пойти с младенцем ночевать к подруге, у которой был подвал поглубже, т. е. надежнее. Наш подвал казался ей не таким безопасным.
— К какой еще подруге? Где она живет? — переспросил «фризиер» с нотками отчаяния в голосе. Никто не знал, что ответить. «Фризиер» чуть не плакал. Глянув на часы, он натянул уздечку и сжал буланого стременами…
— Я еще обязательно приеду! — крикнул он, повернувшись на прощание к нам.
«Фризиер» сдержал слово. Он приехал в 1945 году, сразу после окончания войны. Другой раз он приехал в 1947 году из Польши, где в то время проживал. Последний раз приехал в 1965 году из Западной Германии, гражданином которой он каким-то образом стал. С достойной изумления сообразительностью «фризиер» сразу находил моего отца, который в то время трижды менял адрес. Он любил вести с моим отцом ностальгические беседы о тех временах, когда у него была юная жена и сын-первенц. Со стечением обстоятельств каждый раз, когда он приезжал, меня не было во Львове. Возможно, так было лучше, потому что он не узнал от меня трагически-ужасные подробности, которые отец не хотел ему рассказывать.
Сообщение «фризиера» про отход Красной армии рассеяло иллюзии и о налаживании снабжения хлебом. С началом войны продовольственные магазины внезапно опустели. За хлебом создавались огромнейшие очереди. Известно, что городские жители не имеют больших запасов съестного: дезорганизация снабжения больно на них отражается, ставя на грань голода.
Сразу после отъезда «фризиера» Блязер созвал мужчин нашего дома на совет. Жители квартала знали, что недалеко, на военных складах, гражданскому населению раздают продовольствие, чтобы оно не попало в руки немцев. Блязер предложил пойти на склады, чтобы немного запастись продуктами. Идти туда согласились не все мужчины, а самые отважные, а может быть, самые голодные. Пошли Блязер, Валах, Желязны и мой отец.
Возвращались они поодиночке. Каждый сам по себе нес домой что-то съедобное. Все возвратились, а отца еще не было. Мы волновались. И не без оснований. Как сильный мужчина отец взял на складе самый тяжелый товар: мешок муки. Так с мешком на плечах пошел он по Яновской улице домой. Внезапно по дороге его остановили вооруженные молодые ребята с красными повязками на рукаве. По определению отца, это были евреи. Назвались они комсомольским патрулем. Комсомольцы потребовали квитанцию на муку. Объяснение, что красноармейцы на складе раздают продукты без всяких квитанций, их не удовлетворило. Они начали еще требовать и личные документы. И тут отец допустил фатальную ошибку — предъявил им паспорт. Увидев в паспорте запись коренной национальности, комсомольцы вошли в ярость.
— Мародер! Саботажник! Диверсант! — заорали они. Затем пошептавшись между собой, объявили отцу, что он подлежит немедленному расстрелу.
— Вставай к стенке! — скомандовали они.
От неминучей смерти отца чудом, в последний момент, спасли знакомые еврейские женщины, которые шли с того же склада, где тоже чем-то запаслись.
— Вы, ребята, его расстреляете и уйдете себе, — сказали они комсомольцам, — а нам тут с соседями жить, подумайте о последствиях.
Ребята подумали. Отца не только отпустили, но еще и подсадили на плечи мешок. Запас муки дал возможность нашей семье как-то пережить первые голодные месяцы немецкой оккупации.
Под вечер последнего дня советского господства во Львове наш дом, как и другие дома соседних кварталов, затянуло черным дымом. Заметая за собой преступные следы, энкаведисты подожгли Бригидки. Оттуда выплывал ядовитый дым, в воздухе ощущалась гарь, зарево от пожара сверкало красными огнями в облаках. Горели Бригидки, пылал напротив статуи Богоматери самый большой львовский кинотеатр «Палас», полыхали другие здания, горели промышленные склады на Городоцкой. Кровавое зарево поднималось над центром города. На Яновской, в старых австрийских военных складах, время от времени гремели взрывы. Там в подожженных складских помещениях разрывались боеприпасы.
Перепуганные жители сбежались в спасительный подвал, чтобы в критический момент прохода фронта пребывать в безопасном месте. Соседи готовились провести в подвале всю ночь. Однако, конечно, человеческое любопытство не знает ни пределов, ни спокойствия. Николаю Щуру каким-то образом удалось подговорить осторожных, ежечасно осмотрительных мужчин на опасную авантюру. Рано на рассвете, пока еще как следует не рассвело, по его подговору пошла компания жителей нашего дома на улицу, чтобы посмотреть, как немцы входят во Львов. Щур заверил, что боев не будет, потому что видел как немецкие мотоциклисты уже промчались через город.
Вместе с Николаем Щуром идти согласились также Блязер, Валах, мой отец, кто-то еще. Добровольно нарываясь на опасность, они, рискуя, как защитный щит, взяли с собой женщин и детей. Вместе было человек десять.
Съежившиеся от утреннего холода, стали тесной группой под угловым домом номер два на улице Клепаровской. Именно с того места надеялись увидеть на Яновской, которая наряду с Городоцкой является артерией сообщения Восток — Запад, первых немцев.
Только-только светало. На расстоянии нескольких метров невозможно было ничего различить. По улицам расстилалась густая синяя мгла. Все вытянули шеи, всматриваясь на разветвление Клепаровской и Яновской. Так проходили минуты за минутами. В городе царила мертвая тишина. Даже вездесущие воробьи еще дремали, только бездомные коты, тихо крадучись, быстро перебегали от подъезда к подъезду. Нетерпеливый Валах высказал предположение о неудачно выбранном месте для наблюдения. «Немцы сюдой не пойдут, — твердил он, — наверно они войдут во Львов через Городоцкую или через улицу Сапиги (теперь С. Бандеры)».