Как-то мы с Гердом стояли в начале Яновской улицы и разговаривали. Перед самой войной, о чем я уже вспоминал, он прибыл из Данцига (теперь Гданск) и привез с собой немецкую молодежную одежду: кожаные шорты, ботинки на толстой подошве, широкий ремень. Как раз Герд был в этой одежде. Из Яновских казарм подошла пара немолодых солдат-тыловиков, которые о чем-то громко спорили… Герда словно током ударило. «Это данцигеры», — шепнул он мне и поспешил им навстречу.
Парень смело зацепил их, и они втроем радостно и возбужденно заговорили на твердом прусском акценте (на чужбине земляки воспринимаются как родственники). Белокурый стройный Герд совсем не был похож на еврея. Скорее выглядел как типичный немецкий мальчик, которого изображали на немецких иллюстрациях. Во время беседы Герд стоял как-то боком и немцы долго не замечали его еврейской повязки. А когда заметили, сразу помрачнели, погасли. Их лица не выражали ненависти, скорее сочувствие и сожаление. Один из них вынул из солдатской сумки банку консервы и ткнул Герду в руки. Солдаты поспешно оставили его, словно личность, больную проказой. Обескураженный до слез, Герд попробовал мне улыбнуться, но это ему не удалось.
Нагрузка на транспортные артерии Львова с передвижением фронта далеко на Восток заметно снизилась. Исчезли моторизованные военные колонны, как и длинные караваны вьючных мулов, из-за которых иной раз невозможно было перейти на другую сторону улицы. Но снижение объемов перевозок не касалось перекрестка Городоцкой и Яновской улиц. Тут сходилось аж четыре трамвайных пути и бурлил бесконечный поток автомобилей, мотоциклов и конных упряжек. На перекрестке поставили регулировщика транспортного движения из так званой украинской вспомогательной полиции («Ukrainische Hilfspolizei»). Регулировщик должен был по очереди, в зависимости от количества, перекрывать движение на Городоцкой, чтобы пропустить транспорт с Яновской, а затем наоборот — задержать движение по Яновской, чтобы пропустить транспорт из Городоцкой.
Со времен Освободительного движения были известны два фасона украинских военных головных уборов. В армии УНР военные шапки имели круглую форму, их называли «петлюровками». В армии УГА шапки впереди раздваивались, их назвали «мазепинками». Служащие украинской вспомогательной полиции носили мазепинки, кокарды с трезубом, темно-синие рубашки и черные штаны. Для львовских поляков видеть на оживленном перекрестке фигуру в ненавистной мазепинке с трезубом, что напоминало им воинов УГА, было как плевок в душу.
Однажды сверху по Городоцкой подъехали одновременно четыре-пять лимузинов. Регулировщик запрещающим жестом задержал их, обеспечивая проезд транспорта с Яновской. Из легковых автомобилей послышалась ругань возмущенных пассажиров, а ими были немецкие офицеры. Гражданские пешеходы, обратив внимание на только что возникшую конфликтную ситуацию, начали останавливаться. Так внезапно стихийно стала собираться толпа.
Регулировщик из упрямства или невнимательности не давал возможность проехать лимузинам быстро без очереди и дальше продолжал пропускать транспорт с Яновской. Наконец он милостиво разрешил им проехать, дав рукой знак: дорога свободна. Однако легковая кавалькада не тронулась с места. Вместо того, открылись дверцы автомобиля и вышел бравый полковник. В военном летнем френче симпатичный блондин-полковник имел чрезвычайно картинный вид. Надо отметить, что немецкая офицерская форма выглядела изысканно элегантно. Бравый полковник сделал несколько шагов, разминая ноги, потом, секунду взглянув на полицая, кивнул ему пальцем:
— Komm!
Полицай, а точнее полицист, так они сами себя называли, растерянно замялся. Полковник грозным тоном повторил:
— Komm!
Толпа злорадно рассмеялась. Украинский полицист подчинялся не только своему начальству, но и каждому немцу в форме. Явно неохотно полицист покинул свой пост и приблизился к лимузину. Полковник отвел глаза от вытянувшегося полицая и весело глянул на толпу, которая с интересом наблюдала за его действиями. Улыбнувшись, он демонстративно не торопясь одевал лайковые перчатки. Из автомашины вышел ординарец и, положив руку на кобуру, стал за спиной своего командира. Из каждого лимузина вышло по одному офицеру. Публика притихла.
Закончив возиться с перчатками, офицер смерил взглядом полицейского. Тот был выше, плотного телосложения. Танцевальным шагом полковник подошел ближе, размахнулся и со всей силы ударил его по лицу. Толпа радостно засмеялась, послышались аплодисменты. Под хохот польской публики немецкий полковник громко ляскал безоруженного украинского полицейского по щекам. Тот стоял молча, не двигаясь, по команде смирно, и только лицо налилось кровью. В какой-то момент он сжал кулаки, чувствовалось, что его распирает ярость и на удар может ответить сокрушительным ударом. Полицай был моложе и сильнее. Но в последнее мгновение он опомнился. За проявление активного сопротивления его бы застрелили на месте. А полковник под аплодисменты пешеходов бил все сильнее, войдя во вкус. С раскрасневшегося полицейского от сильной оплеухи слетела мазепинка. Он резко поднял ее и, покинув пост, помчался бегом в сторону Городоцкого полицейского комиссариата. Такого злорадного смеха толпы, который полетел ему вдогонку, я не слыхал за все годы оккупации.
Больше на перекресток украинских полицаев не выставляли. С точки зрения гитлеровской расовой идеологии, было недопустимо, чтобы какой-то украинец что-то запрещал или разрешал немцу. Гаулейтер Украины «коричневый пес» Эрих Кох любил поговаривать, что если ему случится встретить украинца, который достоин сидеть с ним за одним столом, то он прикажет его немедленно расстрелять. Гитлер предостерегал: «Только немец должен носить оружие, и не славянин, ни чех, ни казак, ни украинец». В представлении Гитлера, украинцы принадлежали к расе кроликов, которые не имеют права на собственное государство, а должны только работать на немцев и в перспективе освободить территорию под немецкий «лебэнсраум». Украинский народ, как и остальных славян, гитлеровцы держали как низшую расу, хотя вроде бы и арийскую, но не намного лучшую от неарийских евреев и цыган.
Презрительно-пренебрежительное отношение немцев ощущали на себе все львовяне и вообще население Галиции на каждом шагу. Кто утверждает о украинском колоборционизме (сотрудничестве) с гитлеровцами, тот или лукавит со специальной украинофобской целью, или совсем не понимает менталитета тогдашних немцев, насквозь пропитанных идеологией бешенного расизма. Никакое политическое сотрудничество немцев с украинцами, ни вообще какое-нибудь равноправное сотрудничество, в точном понимании этого слова, в принципе невозможны. Отдельным украинцам выборочно разрешали только прислуживать «расе господ». Не существовало никакого украинского сотрудничества, вопреки утверждениям украинофобов, было только прислужничество. Очень ярко это как-раз видно на примере «украинской вспомогательной полиции», о чем дальше пойдет речь.
С подвижкой линии фронта на восток к Днепру, городская жизнь быстро налаживалась, по крайней мере внешне. Заработал водопровод, дала ток электростанция, на кухнях появился бытовой газ, на улицах зазвенел трамвай, стали в строй предприятия, открылись кинотеатры, и даже рестораны и кафе. Однако необходимость в хлебе насущном выросла для простых львовян в проблему, которая с каждым днем обострялась. Не помогло продуктовому кризису введение немцами продуктовых карточек (Lebensmittelkarte). Взрослым по такой карточке выдавали 300 грамм хлеба. Другие продукты, в основном малокалорийные крупяные изделия, выдавали тоже недостаточно. Подсчитано, что продуктов выданных на месячные карточки хватало от силы на две недели.
Еврейские жители и этого не получали. Для них, кроме ряда дискриминационных ограничений, среди которых психологически чувствительным, было принуждение носить повязки со звездой Давида, реально невыносимой стала гитлеровская продовольственная политика. Установленный для львовян мизерный продовольственный паек был для еврейской части населения урезан еще на половину. Норма хлеба для взрослого составляла около 150 грамм, а для детей — меньше сто грамм. Фактически еврейскую общину немцы посадили на карцерный режим питания, с далекоглядным прицелом, что голодные, истощенные, деморализованные люди не окажут преступникам сопротивления. Потому что человек, который вынужден постоянно думать только о еде, является неполноценным.