А уличная толпа молча, безэмоционально, вроде ничего не произошло, продолжала торопится по своим делам — кто вверх, а кто вниз. Тоталитарный режим не только творит зло, он очерствляет человеческие души, делает их трусливыми, подлыми, ничтожными. Тоталитаризм приучает людей за маскированным безразличием прятать свой страх и с невозмутимостью наблюдать за страданиями жертв преступного режима. В Харькове и в других городах на прилегающих к вокзалу улицах каждое утро десятками лежали умирающие, опухшие крестьяне, а толпа прохожих, опустив глаза, обходила их.
Дяде Каминскому, мужчине в годах, который страдал полиартритом, уже было нелегко добраться со Стрелецкой площади, где он проживал, к нам на улицу Каспра Бочковского своим ходом. Должен был ехать трамваем. Ближайшая от нашего дома остановка была недалеко от улицы Королевы Ядвиги (теперь Марка Вовчка), почти возле самых ворот солдатского борделя, который размещался в высоком доме на Городоцкой, 46. У входа в бордель частенько собирались стайки молодых немецких солдат, которые возбужденно шумели.
— Ржут под борделем, словно жеребцы, — с отвращением говорил дядя, — проклятые швабы не имеют стыда, открыли себе бордель в людном месте. Стыд и срам!
Слушали его моралистские выпады со снисходительностью, потому что в нашем доме существовал свой, не немецкий Содом и Гомора. На первом этаже проживала молодая женщина по имени Гелька, которая вела развратный образ жизни. У Гельки постоянно собирались разгульные компании. В этом гнезде разврата дудлили самогон, который поляки называют «бимбер», и играли на деньги в карты. Оттуда часто можно было услышать модную песенку:
Уже летом 1941 года во львовских парках можно было наблюдать молодые пары: немецкий офицер и, преимущественно, польская девушка. Опрятные немецкие офицеры, в противовес советским, выглядели культурнее и симпатичнее. А девушки, известно, любят молодых военных, особенно офицеров. Этой ситуацией, и небезуспешно, пыталось воспользоваться польское подполье. Одним, по мнению украинцев, коварным приемом была так называемая «политика юбки», когда оккупационным вельможам и бюрократам подсовывали в качестве стенографисток, секретарш, переводчиц рафинированных любовниц.
В доме напротив проживала одна из них — красивая полька, которую звали Грета. Работала Грета переводчицей у какого-то немецкого начальника. Используя служебные возможности и женские прелести, эта метресса добывала оккупационные бланки: «аусвайсы», различные разрешения и пропуска. Грета помогала устраиваться знакомым полякам на такую работу, откуда не забирали в Германию на принудительные работы. Так что помогала своим, как могла. Грета своевременно не выехала в Польшу и получила от советского трибунала восемь лет за «сотрудничество с оккупантами». Выйдя из заключения, Грета как-то при встрече жаловалась мне, что осудили ее несправедливо, ведь она «крутила» с немцами по понуждению и согласию аковского подполья.
«Политика юбки» давала свои результаты. Поляки все более влияли на немецкую оккупационную администрацию, на всяких там крайсгауптманов, ляндкомиссаров и ляндвиртов. Лучше образованные чем украинцы, имея больше людей, знающих немецкий язык, львовские поляки становились для немецких оккупантов незаменимыми специалистами на многих участках хозяйственной жизни города.
Война ослабляет общественную мораль, кроме того, немецкие оккупационные власти ненавязчиво способствовали деморализации молодежи, в частности городской, потому что деревня твердо соблюдала консервативные устои. Алкоголь выдавался на работе в виде премий. Или, например, специально распространялся полупорнографический иллюстрированный журнал под названием «Fala». Как никогда, при молчаливом согласии властей, широко процветала проституция. Однако свести интерес городской молодежи к алкоголю и сексу гитлеровцам, как они не старались, не удалось. Зато успешно удалось охватить львовскую молодежь киноманией. В период оккупации кинотеатры были переполнены. Технику дублирования тогда не знали и для населения Генерального Губернаторства выпускали фильмы с субтитрами на двух языках: польском и украинском. В советские времена, к слову, кинофильмы демонстрировались только на русском. Во Львове действовало четыре кинотеатра. Самый большой украинский кинозал находился в музыкальном институте им. Лысенко и назывался «Одеон». Второй был на улице Зеленой (позже назывался «Зірка» — «Звезда»), а два других, с небольшими залами, — где-то в пригороде. Два кинотеатра на главных улицах города (позже «Украина» и «Спартак») обслуживали только немцев, а все остальные были польскими, в том числе и такой большой кинозал, как «Сьвит» (тепер театр Армии) и самый большой во Львове кинозал «Рокс» (Клуб железнодорожников). Демонстрировались многочисленные развлекательные фильмы немецкой киностудии «Дефа», а так же фильмы предвоенных польских студий, если режиссерами были не евреи. Попытки руководства польского подполья отвадить молодежь от оккупационных кинотеатров не увенчалась успехом, зрительные залы, как уже отмечалось, были переполнены. Призыв подполья: «Tylko świnie siedą w kinie» (Только свиньи сидят в кино) — абсолютно не сработал. Наверно, молодежь инстинктивно пыталась отгородится иллюзией кино от жестокой действительности. Спустя, после войны, эти же развлекательные фильмы, но уже с российскими титрами, демонстрировались во Львове как трофейные. Самым популярным был фильм «Die Frau meines Traum», который в советском прокате назывался «Девушка моей мечты».
В начале каждого сеанса демонстрировали еженедельный киножурнал, называемый «Wochenschau», который начинался пафосным восклицанием диктора: «Виктория! Немцы воюют и побеждают на всех фронтах!». Одновременно на экране появлялась большая буква «V». Иногда перед фильмом показывали коротенькие сюжеты на местные темы. Постоянной пропагандистской темой был ролик о евреях и опасность сыпного тифа. Выглядел он так: в подъезде дома стоят пять-шесть пейсатых евреев в традиционных черных шляпах и о чем-то оживленно разговаривают. Все время евреи неспокойно пошатываются или ритмически качаются, как это делают при молитве. Вдруг с улицы в подъезд заходит дама — яркая блондинка в дорогих мехах. Молодые евреи не обращают на нее никакого внимания и продолжают разговаривать. Блондинка с гримасой отвращения вынуждена их растолкать, чтобы пройти вглубь дома к лестнице. Когда она миновала евреев, крупным планом показано, как по ее меху ползет большая вошь. А на экране появляются титры предупреждения: «Вши переносят сыпной тиф, евреи разносчики вшей!».
Как уже упоминалось, в 1942 году Львов оказался в глубоком тылу, тут даже почти отменили затемнение от возможных авиационных налетов. По вечерам улицы освещались газовыми фонарями. Поэтому заработали не только кинотеатры, но и коммунальные службы города. Например, на улице Шпитальной, возобновила работу городская баня, предназначенная для войск гарнизона. Именно возле этой бани я в последний раз видел большое столпотворение львовских евреев.