Для «укрепления сердец» на тех митингах много, как, впрочем, и в приватных беседах львовян, говорилось о будущих границах Польши. Звучал сумасшедший имперский лозунг: «Польша от моря до моря», то есть от Балтийского до Черного морей. На Западе граница должна была проходить по линии Одера и Нейсы, а на Востоке — по линии Днепра. К Польше должна была отойти вся Пруссия с Кенигсбергом, часть Литвы и Белоруссии, Западная Украина (без Киева, но с Одессой). А тем временем для волынских беженцев Львов служил только транзитом вглубь Польши, по дороге на истинную историческую родину. Чтобы там не говорили, все понимали, что Волынь — украинская этнографическая территория. Через год-полтора беженцы надеялись вернуться и отомстить. Напрасно. Они уже никогда не вернулись. Травма от проигранной волынской войны допекает поляков и сегодня. Наибольшую боль приносят развенчанные иллюзии.
Больная жена Ирли неоднократно просила мою маму сварить ей крепкий бульон. Когда я принес большую миску наваристого мясного бульона, хозяина в доме не было. Ирли тогда развернул лихорадочную деятельность, покровительствуя волынскими беженцами. Он часто ковылял на протезе в школу на улице Кордецкого и в другие аналогичные места, где приютились волынские изгнанники. Мы с больной вдвоем мирно разговаривали, как вдруг со своими друзьями вернулся Ирли. Кровать больной была отгорожена ширмой и прибывшие меня не заметили.
«Украинцы не являются отдельным народом, — кричал Юзеф Ирли своим спутникам. — Это проклятое сборище различной голытьбы, сборище преступников и гайдамаков. Они — не люди!»
Я сидел за ширмой притихший. Ни языком, ни внешностью я ничем не отличался от своих польских ровесников. и мне неоднократно приходилось, в частности в малознакомой польской среде слышать антиукраинские выпады, которые имели привкус нескрываемого расизма. Наибольше при мне украинцев обзывали «кабанами», то есть свиньями. Я был приучен не подавать вида, что подобные выражения меня оскорбляют. Дальше Ирли орал, что с поляками на Волыни воюют «взбунтовавшиеся хамы», которых следует надлежаще наказать и указать им свое место. Закончил он фразой, которая меня перепугала.
— Прекрасно, что немцы очистили для нас «земью червэнську» от паразитов-жидов, — истерически кричал Ирли. — Наступает время очистить Львов от проклятых «кабанов», которых следует «виржнонць до ноги!»[22]. Он повторил: «Виржнонць до ноги!».
Это были не пустые угрозы. Напряженность между украинским и польским обществом как во Львове, так и по всей Западной Украине выросла так, что холодная враждебность переросла в кровавое противостояние. Логическим продолжением вековой этнической ненависти на почве стремления захватчиков господствовать на чужой земле, а угнетенных — к свободе, стал очередной вооруженный конфликт. Боевики АК принялись убивать активных членов украинского общества. Среди поляков утверждалось, что после уничтожения украинской интеллигенции и активистов останется необразованная масса, которая необходима, как рабочий скот. Они не были оригинальными. Так говорили и делали немцы относительно поляков.
Осенью 1943 года террористами АК демонстративно был убит декан Медицинского института, профессор Андрей Ластовецкий. Для украинцев это была ощутимая потеря: украинской интеллигенции было значительно меньше, чем польской. В ответ, прямо на улице, средь белого дня, был застрелен профессор Медицинского института поляк Яловский. ОУН пригрозила АК, что во Львове безнаказанные для поляков времена прошли — за одного убитого украинца будут убивать трех поляков. В итоге пришли к переговорам и пониманию остановить в городе раскручивание спирали террора. Договорились прекратить взаимное уничтожение интеллигенции. Расправу над украинцами во Львове АК вынуждена была отложить на послеоккупационный период.
В конце года за Ирли приехало гестапо и отвезло его на Лонцького. Через несколько месяцев немцы расстреляли Юзефа Ирли в Лисиничском лесу. Его жена, которая уже не вставала из кровати, подарила мне скромную библиотеку своего мужа. Среди бумаг я обнаружил рукописи патриотических поэзий. Программный стих назывался «Sól polskiej ziemi» и провозглашал, что инвалид войны как раз и является солью польской земли. Тяжелобольная женщина, всеми, кроме моей мамы, брошенная и забытая, окончила свою жизнь сразу после войны.
В начале февраля 1943 года Германия объявила траур по погибшей под Сталинградом шестой армии. По распоряжению немецких властей во Львове вывесили черные флаги, закрылись кинотеатры и другие увеселительные заведения. Среди львовян воцарилась затаенная радость. Самые упрямые пессимисты стали соглашаться, что немцы войну не выиграют, а оптимисты, согласно с распространенной тогда политической поговоркой «z wiosną nadzieje rosną» (с весной возрождаются надежды), утверждали, что конец немецкой оккупации наступит через несколько месяцев, то есть весной будет восстановлена польская власть.
Где-то в марте того же года, проходя около красного здания школы св. Анны, которую превратили в военный госпиталь, я увидел колонну санитарных повозок, которые привезли раненых солдат. Прохожие на мгновение останавливались, чтобы посмотреть на изувеченную немчуру. Санитары выносили все новые и новые носилки, а медсестры в высоких накрахмаленных снежно-белых колпаках со знаком красного креста распоряжались, на какой этаж нести раненных. Ходили слухи, что опять, как и зимой 1942 года, среди солдат много сильно обмороженных. Говорили: «Много солдат имеют обмороженные животы от вынужденного длительного лежания на замерзшей земле». В толпе случайных прохожих кто-то проронил: «Отвоевались».
Этой весной у моего папы появился случай осуществить свое давнее намерение — близко познакомиться с работником Винниковской табачной фабрики. Во время войны и много лет после нее околольвовский городок Винники, где была расположена табачная фабрика, прежде всего был известен тем, что тут торговали «левыми» сигаретами. Для городских курцов во время оккупации жизнь была не легкой. Бывало, что по карточкам, выдавали малость низкосортного курева, но нерегулярно. Отец договорился с тем работником табачной фабрики, что за сигаретами приду я. Туда, в Винники, — пешком, а назад до предместья подвезут на телеге.
Когда меня отправили за сигаретами, на улице стояла хорошая весенняя погода. Шел я не один, а в группе нескольких молодых ребят, урожденных жителей Винников, которые возвращались из Львова домой. За лычаковским предместьем, вырвавшись из сплошных серых, запыленных стен города, я начал с жадностью вдыхать свежий запах трав и нежный аромат леса, который доносился с окружающих зеленых холмов. Шагать живописной винниковской дорогой было легко и приятно. Мои попутчики, занятые своими разговорами, не обращали внимания на знакомую им местность, а я наслаждался шумом деревьев, щебетанием птиц и весенним солнцем.
Когда мы обходили поселок Лисиничи, что по дороге на Винники, донеслись приглушенные, но достаточно ясные звуки коротких пулеметных очередей: тра-та-та, небольшая пауза и снова: тра-та-та. Как мне показалось, мои спутники не слышали эти пулеметные залпы и спокойно продолжали свои разговоры. Мы прошли хороший кусок дороги под постоянный аккомпанемент пулеметного «тра-та-та».