В 1939 году эту песню, написанную двумя евреями (слова Лебедева-Кумача, музыка Дмитрия Покрасса), в Галиции восприняли почти как национальный гимн.
Однако никакие иерихонские трубы большевистской пропаганды не смогли склонить на свою сторону даже незначительную часть львовских украинцев. Они видели и понимали, что Галиция навсегда осталась колониальной территорией, предназначенной для наживы теперь уже не польского, а российского чиновничества, и полигоном для подготовки к новой войне. Тем более, не склонила на свою сторону советская власть львовских поляков. Только одни евреи стали лояльными к советской власти, но искренне, тоже не все.
Руководимая НКВД и парторганами имитация выборов в так называемое Народное собрание завершилась победой блока «коммунистов и беспартийных», которые получили смешные для трезвого рассудка 90,4 % голосов. Достойно удивления, но современные еврейские историки эти бутафорские «выборы» важно трактуют — как волеизъявление населения, и жалуются на непропорционально малый процент делегатов еврейского происхождения, словно это играло какую-то роль. Настоящее значение тогда и впоследствии имел национальный состав руководящей партийно-чекистской вертикали, которая была исключительно русскоязычной. Мы там не найдем галицийских украинцев и поляков. Не было там и галицийских евреев.
Делегацию от Народного собрания во главе с академиком Кириллом Студинским повезли в Москву просить «Верховный Совет» о присоединении. Просьбу милостиво удовлетворили. На этом функция Народного собрания завершилась. Через полтора года ненужного больше Студинского, который драматическим тоном провозглашал во львовском Оперном театре установление на Западной Украине «советской власти», доблестные чекисты по невыясненным обстоятельствам «пустили в расход».
Когда город охватывали сумерки, тихо и незаметно в наш скромный дом, словно птицы на ночлег, пробирались на ночной отдых какие-то чужие люди. Утром они быстро, также тихо и незаметно, разлетались по суетливым улицам. Это были еврейские беженцы из настоящей Польши, из территории, которая попала под гитлеровскую оккупацию. Не знаю, куда девались беженки, но в нашем доме ночевали только молодые мужчины. НКВД относилось к беженцам с подозрительным предубеждением. Чекисты смотрели на них, как на потенциальны шпионов, диверсантов и контрреволюционеров, потому что органы не могли должным образом проверить их тождественность, ни отследить соответствие данных их биографии. Как правило, подозрительных беженцев не спешили прописывать во Львове и, конечно, не принимали на работу. Поляки-беженцы, которых волна военных событий занесла во Львов, пользуясь открытой до конца октября границей, массово возвращались домой. Возвращаться «под немца» еврейские беженцы как раз не желали, хотя и такие единичные случаи были. На эту тему бытовал такой шуточный рассказ: В Перемышле, на мосту через речку Сян, которая служила границей, встречаются два еврея, которые направляются в противоположные стороны: один к советам, второй к немцам. Встретившись взглядами, один другому укоризненно покрутил пальцем возле виска — жест обозначавший дурковатого.
В наш дом группу еврейских беженцев привел Ицхак Ребиш, которого по-простому называли Ицик. Было ему тогда около семнадцати лет, но молодость не мешала ему быть по-взрослому рассудительным. Вообще надо отметить, что еврейские юноши и девушки быстро взрослеют. Кроме того Ицик не был похож на худосочных еврейских ребят из других кварталов. Крепкого телосложения, своими повадками скорее был похож на клепаровского «крутого», чем на помощника продавца, кем он был в действительности. До войны Ицик бредил Палестиной, в которую собирался вскоре перебраться. Коллекционировал иллюстрированные вырезки из периодики о еврейских кибуцах на обетованной земле. Я часто наблюдал, как он с волнением пересматривал их или показывал своим коллегам. Из деда-прадеда городской торгаш Ицхак Ребиш всей душой пытался стать хлеборобом на палестинской ниве. Перед войной для сбора средств на переселенческую акцию серди львовских евреев распространяли символические сертификаты. К примеру, тот кто купил один сертификат, имел право на владение десятью квадратными сантиметрами палестинской земли. Ицик, купив сертификат, хвастался, что он теперь стал палестинским землевладельцем. В расположенном недалеко от нас, возле горы «гицля», спортивном комплексе еврейского общества «Хасмонея» он с ровесниками-единомышленниками настойчиво физически закалялся для Палестины. Судьба распорядилась иначе.
Не без определенных трений и глухих упреков удалось Ицику разместить немало беженцев в еврейских квартирах нашего дома. Сам он, подавая пример, брал на ночлег большее количество, одновременно человек с двадцать. Я лично видел, как на кухне Ребешев укладывались спать в тесноте, прямо на полу, человек десять. А еще больше спало в двух комнатах Ребешев на всех возможных свободных местах. Еврейские беженцы постепенно менялись: одни уходили, другие приходили, однако немалое их количество ежедневно оставалось в нашем доме на ночлег.
Так продолжалось какое-то время, до определенной ночи, когда внезапно дом задрожал от топота множества сапог, шума и криков. На всех этажах одновременно захлопали, заскрипели двери. В эту ночь во Львове органы НКВД и милиция провели облаву на непрописанных беженцев. Тех, кто не имел прописки и работы, уводили для депортации на Урал, на тамошние заводы. НКВД начал уже свою черную работу — вывозить из Западной Украины неугодных людей. В основном след депортированных потерялся в российских снежных пустынях. Львовяне стали наглядно постигать давно известную в России государственную истину, что ворота в Сибирь для всех широко и постоянно открыты. Тогда, к слову, выяснилось, что во время полицейской облавы в городе, в отличие от деревни, практически негде спрятаться. В городе нет ни леса, ни кустарников, ни ложбин, словом, такого природного места, где человек, словно зверь, может найти убежище.
В лексикон львовян вошло новое слово — вывоз («вывузка»). Именно слово «вывоз» набирало таинственно-страшную силу. За ним прятался один из самых страшных методов московско-большевистского террора. Выселению подлежали все нежелательные для Москвы категории населения без ограничения возраста и пола. С тех пор в душах до сих пор непокорных официальным властям львовян родилось чувство бессилия и унижения перед организованным террором тоталитарного государства.
На следующий день я услышал, как Ицик с болью говорил Гельце Валах: «Знаешь, это не та власть, за которую она себя выдает». По данным современных исследователей, на протяжении 1940 года и первых месяцев 1941 из Западной Украины принудительно было депортировано на восток 64 583 евреев-беженцев. Скоро по городу поползли слухи, что скоро не только беженцев, но и зажиточных людей, так называемых буржуев, будут вывозить в Сибирь. Домовладелец нашего дома, «буржуйка» Веста Вайсман жаловалась моей матери, что она теперь потеряла покой, стала плохо спать от страха быть вывезенной. Впрочем, тогда много львовян потеряло покой, потому что кампания выселений и арестов нарастала. С тех пор город охватил ужас, потому что никто, действительно никто не был уверен, что в ближайшую ночь не придет и его очередь. Первоначальная оценка советского режима как власти аморфной, хаотической, примитивного беспорядка, постепенно менялась. Оказалось, за показными наивными, трескучими, псевдогуманными лозунгами маскировалась в совершенстве организованная, невиданная в истории политическая система человеконенавистнической тирании.
За несколько месяцев 1939–1940 годов был уничтожен формировавшийся веками европейский экономический уклад жизни Львова и вообще Галиции.
В спешке было проведена национализация всех промышленных предприятий, банков, транспорта, торговых учреждений, кооперативов, многоквартирных домов. С пропагандистским лозунгом была конфискована помещичья и церковная земля — будто бы для раздачи крестьянам. Однако галичане уже знали драматическое развитие сценария: вскоре у хлеборобов отберут и их землю и загонят в колхозное ярмо.