4
Всю следующую неделю мы с Фрэнком разрабатывали Лекси Мэдисон, версию 3.0. Днем он выпытывал у свидетелей подробности о Лекси Мэдисон – о ее привычках, характере, отношениях с людьми, а под вечер заявлялся ко мне и до глубокой ночи скармливал мне свой дневной урожай. Я уже и забыла, как здорово он это умеет, как он точен и обстоятелен, насколько быстрый темп задает. В воскресенье вечером, когда мы расходились после совещания, он протянул мне недельный распорядок Лекси и копии черновиков ее диссертации; к понедельнику собрал увесистую папку материалов обо всех ее знакомых – с фотоснимками, записями голосов, биографией каждого и собственными меткими замечаниями, и все это мне нужно было запомнить. Во вторник принес топографическую карту Глэнскхи и окрестностей, заставил меня изучить ее в подробностях, чтобы я могла нарисовать ее по памяти, и постепенно углублялся, пока мы не добрались до планов и снимков “Боярышника”. За пару дней такую уйму материала не соберешь. Фрэнк, засранец, задолго до воскресного вечера знал, что я соглашусь.
Снова и снова мы пересматривали ролики с телефона, и Фрэнк то и дело нажимал на паузу и, щелкнув пальцами, подмечал какую-нибудь мелочь:
– Видишь? Видишь, как она наклоняет голову вправо, когда смеется? Сделай так же… Видела, как она смотрит на Рафа, потом на Джастина? Заигрывает. Дэниэлу и Эбби она смотрит прямо в глаза, а на этих двоих – искоса, снизу вверх. Запомни… Видишь ее с сигаретой? Сигарету она держит не в правом углу рта, как ты, а слева и дым пускает тоже влево. Ну-ка, попробуй… Видишь? Джастин нервничает из-за плесени, и тут же Эбби и Лекси переглядываются и давай нахваливать плитку, пытаются его отвлечь. С полуслова друг друга понимают…
Я столько раз пересматривала видео, что когда наконец засыпала – под утро, часам к пяти, а на диване спал не раздеваясь Фрэнк, – они крутились в моих снах: отрывистый голос Дэниэла на фоне мягкого тенорка Джастина, узоры на обоях, звучные раскаты смеха Эбби.
Меня поражала размеренность их жизни. Мои студенческие годы были другими – неожиданные сборища у кого-нибудь дома, ночная зубрежка, перекусы впопыхах, в основном бутерброды в самое неподходящее время. Иное дело эти ребята: по утрам в полвосьмого девушки готовили завтрак, к десяти ехали в колледж, даже если в этот день нет семинаров, – у Дэниэла и Джастина были машины, и они подвозили остальных; около половины седьмого возвращались домой, и ребята готовили ужин. В выходные занимались домом; изредка, в хорошую погоду, выбирались на пикники. Даже свободное время они посвящали не совсем обычным занятиям: Раф играл на пианино, Дэниэл читал вслух Данте, Эбби реставрировала вышитую скамейку для ног – восемнадцатого века. Телевизора в доме не было, не говоря уж о компьютере, – Дэниэл и Джастин печатали на старой пишущей машинке, а остальные не теряли связь с двадцать первым веком, пользуясь компьютерами в колледже. Они были как посланцы с другой планеты, что изучали земную жизнь по романам Эдит Уортон и сериалу “Маленький домик в прериях” и в итоге угодили не в ту эпоху. Фрэнку пришлось искать в интернете правила пикета и учить меня играть.
Все это, ясное дело, порядком раздражало Фрэнка и вдохновляло на злые шуточки (“По всему видно, сектанты, думают, что технический прогресс – это от дьявола, а в полнолуние распевают гимны комнатным цветам. Если вдруг затеют оргию, не волнуйся, я тебя вытащу; вряд ли тебе бы понравилось, с такими-то чудиками! Где это видано – в доме нет телевизора?”). Я не признавалась ему, но чем дальше, тем сильнее меня притягивала их странная жизнь. Дублин в наши дни живет на бешеных скоростях – все спешат, толкаются, боятся остаться за бортом, – каждый стремится заявить о себе во весь голос из страха исчезнуть. После операции “Весталка” я тоже неслась сломя голову, страшась притормозить, и поначалу вальяжность и безмятежность этой компании – вышивают, прости господи! – были для меня как пощечина. Я уже забыла, как можно мечтать о такой жизни – неспешной, приятной, с необъятными горизонтами и собственным ритмом. Их дом и их жизнь обдавали прохладой, как колодезная вода, как тень от дуба в знойный полдень.
Днем я тренировалась: отрабатывала почерк Лекси, ее походку, говор (на мою удачу, у нее оказался почти незаметный, чуть старомодный дублинский акцент – скорее всего, подслушанный у диктора на радио или телевидении, очень похожий на мой), оттенки голоса, смех. Когда у меня впервые получилось засмеяться как она – по-детски, взахлеб, с визгом, будто от щекотки, – я перепугалась до смерти.