— А вы знаете Туулу Сулома? — спросила девчонка.
— Она — Суома.
— Ай, как неладно! А я как ее назвала?
— Сулома.
— А это кто?
— Да, верно, тот пастор, у которого рак.
— Нет, я знаю, — сказала она. — Тот — Сурма-ахо. А если он не придет, что ты будешь делать?
— Кто?
— Тот полковник.
— Буду ждать.
— Но если бы он вообще не пришел, что бы ты сделал?
— Наверно, приспустил бы флаг.
— У тебя есть флаг?
— Есть.
— Это финский флаг?
— Военный.
— Отец сделал шест для флага и красил его на пристани. Он и сейчас там на козлах.
— Вы живете поблизости?
— Да, в имении.
— Тут и такое есть?
— Отсюда не видать.
— Настоящее имение?
— Мой отец — главный управляющий там.
— Доходное дело?
— Что?
— Это хороший бизнес?
— Не знаю. Они бы дали мне проредить два участка сахарной свеклы, но я не взяла. Я одна не могу. Другие еще малышки. Если б Мээри взялась со мной вместе, я могла б начать. Мы шли бы рядышком и беседовали. Прошлым летом у нас была Сииско Лихавайнен, мы пололи втроем и болтали, выдумывали всякую всячину. Один мальчишка влюбился в эту самую Сииско. Вечно торчал на поле — сидит у канавы и смотрит, как мы прореживаем... Хватал выполотую рассаду с земляной кучи и кидал в Сииско. Это, по-моему, не дело. Якке Ниеминена знаешь?
— Нет.
— Это был он.
— Куда ж он девался?
— Не знаю. Исчез. Арвола сказал, что если не хватит рассады, он заплатит по низшей таксе. А Якке был нескладный, ничего не говорил, только сидел. У нас была сахарная вода в бутылках, и он всегда пил из наших бутылок. Потом он клал какие-то таблетки в бутылку Сииско, ее начинало ужасно клонить ко сну. Она говорила, что определенно это было снотворное. Мы пробовали, и на вкус это было как обычная наша вода. У этого Якке была колода карт, и он раскладывал пасьянсы на краю канавы. Ветер сдул у него одну карту, она упала возле меня, а я спрятала, присыпала землей. Якке начал ругаться, что теперь вся колода негодная, и стал говорить, что Сииско украла карту. «Нет», — сказала Сииско и пожаловалась Арволе, что Якке мешает нашей работе, портит рассаду и швыряется комьями земли. Арвола приказал ему уйти, но он не слушался. Он делал вид, что уходит, но как только Арвола шел домой, тотчас возвращался обратно. Арвола доложил хозяину. Тот примчался на машине, на ужасной скорости, так что Якке никуда не успел скрыться. «Иди-ка прокатиться, молодой человек, — сказал Линдберг Якке, — будешь открывать и закрывать двери, устроим показ мод».
— Врал?
— Он много раз устраивал показ мод себе самому, вызывал манекенщиц.
— Кто ж этот Линдберг? Коммерсант?
— Нет. Владелец этого имения.
— И что же, был настоящий показ мод?
— Да.
— И настоящие манекенщицы? Из Хельсинки?
— Да-а. Семь: четыре белокурых, три темноволосых. Те, светлые, вытравили себе волосы до белизны. Они представляли летние моды, а темные показывали весенние.
— А вы смотрели?
— Нет. Он не пускает женщин смотреть.
— Кого же пускает?
— Тех, с кем он пирует.
— Ага-а.
— По-моему, манекенщицы не бывают красивыми.
— Конечно. Всегда ищут уродливых, совершенно верно. Будь они красивы, никто бы не стал смотреть наряды, все бы пялили глаза на женщин.
— Это наряды делают их такими красивыми. Они меняли их в зале, я смотрела. Переодевали юбку за тридцать секунд. Они засекают время.
— Вы были там?
— В соседней комнате. Я помогала им, держала зеркало внаклон. Боялась, что упаду, так голова кружилась. Сущая правда.
— И что же, купил Линдберг новые модели?
— Нет. У него полным-полно платьев старых фасонов. Он хотел, чтобы и их показали, но манекенщицы не захотели. У них было такое правило — показывать модели только своего ателье. Когда манекенщицы ушли, он и говорит, что если я надену платье из его запасника и покажу другим, он даст мне марку. Я получила двенадцать марок за показ.
— И чем все кончилось?