Пелтола натянул сапоги и застегнул куртку. Во рту скопился большой комок, который он не решался проглотить, так как не знал, что это, — может быть, шерстинки маленьких грызунов или птичьи косточки? Он пошел сплюнуть в унитаз. Попробовал высчитать, сколько времени проспал, но не смог. Отец и мать слушали по радио утренние наставления проповедника. Хрипловатый поп поучал: «Многие ли из нас всегда останавливаются послушать слово божье? И тем не менее мы все стремимся к освежающим источникам, как звери к водопою. Божье слово бурлит, как чистейший родник, и его вода питает нас. Божье слово одинаково звучит в кафедральных соборах больших городов и в отдаленных лесных сторожках. Его свежести ничто не портит. Много раз христианин ищет настоящие слова, но не находит их, и мир слышит его заиканья, и в этом служит утешением светлое слово божье, к которому можно вернуться и учиться новым словам и надеждам».
— Мне нужно ехать сейчас же, до свиданья, — сказал Пелтола в щелку спаленки.
Отец не поднял головы, он сидел нагнувшись и слушал. Мать взглянула, но не поняла. Пелтола открыл дверь и вышел на лестничную площадку. Дверь с такой силой втянуло внутрь, что она хлопнула. Это было проделкой сквозняка.
Лизбет сидела на корточках за стойкой. Перед входной дверью стоял стул в знак того, что ресторан еще не открыт. Когда она подошла убрать стул, Пелтола приоткрыл дверь машины и крикнул через дорогу: «Хэй!»
Держа стул на весу, Лизбет взглянула на него. На ней были черные чулки, синяя юбка и белый передник. Солнце ликовало в ее желтых волосах, их было так много, что она была не в силах их укротить и властвовать над ними. Они падали на глаза, и она отбрасывала их назад левой рукой. Они освещали весь ресторанчик. Чтобы их погасить, пришлось бы пять лет проработать в ночном ресторане Марска.
— Еду за город, давайте со мной, — пригласил Пелтола. Он старался говорить тише.
— Что? — рявкнула Лизбет.
— Отправляюсь в увеселительную поездку, приглашаю вас. К концу дня вернусь. Я буду в Сюсмя. Там можно поплавать.
— У меня нет купальника, — сказала Лизбет,
— Это не важно.
— Да я сейчас не успею.
На Лизбет была, такая мини-юбка, что приходилось наклоняться до самой земли, чтобы прикрыть подолом колени. Она не носила бюстгальтера, боялась рака. Груди досаждали, приходилось укладывать их, и обычно она их приподымала как можно выше и опиралась спиной о дверной косяк.
— Вы поспеете уже к восьми обратно, если все будет удачно.
— Конечно, я согласна, — сказала Лизбет и унесла стул. Потом она пошла на кухню. Через десять секунд Урпо появился у входной двери.
— Моро[17], — приветствовал Урпо.
— Моро.
— Когда на гражданку вернешься?
— Осенью только.
— Хорошей тебе погоды, — пожелал Урпо.
Урпо подбил Лизбет здоровенный синяк под глазом. Он ломал ей руки и омрачил ее настроение одним только словом. Лизбет вернулась из кухни и принесла тарелку с пуговками масла. Позади стойки она нагнулась и поставила тарелку на нижнюю полку. Потом подошла к репродуктору, вытянулась на цыпочках так, что юбка поднялась до середины бедра, и сделала звук громче. По радио пел король танго Эйно Грен: «Любимая, вернись, жду тебя, смотрю на дорогу утром и вечером. Дорогая моя, вернись...»
Лизбет начала поправлять скатерти на столиках в витринном окне. На безымянном пальце ее правой руки было золотое кольцо с большим желтым камнем, на шее на тонкой золотой цепочке — маленький черный крестик и круглые серьги в ушах, а на запястье — красный резиновый браслет, на котором был ключ от кабинки купальни. Он был золотой, и если показать его распорядителю в «Приюте рыбака», то можно получить доступ в отдельный кабинет через внутренний ход.
— Твоя размазня пригорает! — прокричала Лизбет Урпо.
Урпо затрусил на кухню. Лизбет шлепнула его по заду, засунула подол его рубахи в брюки и поправила воротник. У него был шиллеровский воротник.
В РЕСТОРАНЧИКЕ УРПО
Пелтола выбрался из машины и прошел в ресторан. Он и сам не заметил, как это случилось.
— Могу я получить маленькую чашечку кофе? — спросил он.
Лизбет смотрела в окно. Она всматривалась сквозь стекло и скалу в какое-то очень далекое место, потому что и оттуда кто-то смотрел сюда, но был так далеко, что не был бы виден, даже если бы его подняли в воздух на полкилометра.