Первых секунд общения с Марфой оказалось достаточно, чтобы в очередной раз потерять рассудок. Не требовалось ни часов, ни минут, чтобы отыскать в ней изюминку. Она была сплошной изюм. Барчук про себя так ее и обозвал сразу: «булочка с изюмом». Пусть не очень изящное определение. Но для Григория оно было верхом похвалы. Огромные кошачьи глаза Марфы то сверкали обжигающим огнем, то обволакивали собеседника ласковым теплом, то стреляли в упор, сродни тонкому лазерному лучу. Чувственные, слегка полноватые губы манили, насмехались, давали надежду. Изящная пластика пантеры говорила об уверенности и властности. А манера держать голову чуть на бок — об интересе к жизни и, возможно, об умении уступать и подчиняться в некоторых ситуациях. Низкий грудной голос завораживал и пробуждал одновременно. И разговаривать с ней было интересно. Она была умна, обладала изрядным чувством юмора, умела слушать и умела убеждать. Она оказалась не только приятной во всех отношениях женщиной, но и потрясающей профессионалкой, причем, совершенно не испорченной конъюнктурными заморочками телебизнеса. А профессионалов Барчук ценил высоко. Независимо от пола.
— И в чем твое ноу-хау? — поинтересовался Барчук после необязательного, светского трепа, после того, как понял, что пропал в омуте темно-зеленых глаз, и после третьей чашки кофе, когда она сообщила, что их проект будет сильно отличаться от себе подобных.
— Никакого ноу-хау, Григорий, — усмехнулась она и непринужденно потянулась. — Я вообще ничего не придумываю, только Джиге об этом не нужно говорить. Все старо, как мир. Или как любили говорить раньше: все новое — это хорошо забытое старое. Сейчас это выражение не модно, потому что за «новое» иногда платят. А если новое — это старое, то за что платить?
— И что нового ты придумала из старого? — ухмыльнулся Барчук, изо всех сил стараясь скрыть, что любуется ею. — Ты пойми, я любопытствую не праздно, мне решать надо — участвовать в вашей бодяге или нет.
— Я понимаю, — серьезно ответила она. — Но участвовать ты в проекте будешь, чего бы мне это ни стоило. Я Демьяну так и сказала: «Не будет Барчука, не будет программы. Или будет, но без моего участия». Удивительно, но не было случая, чтобы он не пошел мне навстречу. Так и на этот раз.
— Значитца, это твоих рук дело… — протянул Барчук, прилежно изображая невозмутимость, но внутри у него все перевернулось. Оказывается, его выбрала она, а вовсе не Демьян, и выбрала заранее. Но требовалось держать марку, и он сказал: — Я в курсе, что многие леди от меня без ума. Неужели и ты из их числа?
— Ага, — усмехнулась Марфа. — Как-то увидела тебя в телевизоре и подумала: как так, такой мужик и еще не в моей коллекции. Не хочу тебя обижать, но я тебя на экране совсем недавно обнаружила. Ну, слышала, конечно, что есть такой Гриша Барчук — сын великого Барчука. Но встречаться нам не приходилось. А то давно познакомилась бы.
— Да я, в общем, и не так давно на экране, — слукавил Барчук, почему-то не обидевшись на Марфу ни за «сына», ни за то, что она его недавно на экране увидела, хотя мелькал он и в кино, и на телевидении с двенадцатилетнего возраста. — А большая у тебя коллекция?
— Не очень, — вздохнула она, вроде бы грустно, но в глазах заплясали черти.
Барчук приосанился и совершенно позабыл, что в отношениях с женским полом привык быть первым и единственным.
— Ты сделала правильный выбор, — гордо сказал он. — Только слово «коллекция» повергает меня в недоумение. Оно что значит? Ты мужиков, как бабочек, на булавку накалываешь? Или, как жеребцов, в стойле держишь, а потом выбираешь, на ком кататься?