Грин давно уже научился никому ничего не объяснять, не раскрываться, пока не находил главного. Иной раз одна из официанток Розмана пыталась подкатиться к нему, крутила попкой, трясла маленькими сиськами, плотоядно надувала губки, но Грин их игнорировал. Как они не могли понять, что они для него ничего не значат, что в его мире все шло наперекосяк, пока он не находил любимую песню.
Грин обычно заканчивал работу в семь часов. Бросал фартук, менял на десять долларов четвертаков и начинал изучать перечень дисков музыкального автомата, как врач изучает болезнь. Разом скармливал машине по десятку монет, занимая ее на полвечера, и заказывал незнакомые ему диски. К музыкальному автомату он никого не подпускал. Если кому-то из местных хотелось послушать свою любимую мелодию, Грин вежливо, но твердо, так, что Розман не замечал, объяснял, что на этот вечер музыкальный автомат занят. Парень он был крепкий, так что на рожон местные обычно не лезли.
День за днем он слушал музыку, даже когда мыл посуду. Каждая новая песня несла в себе надежду, но после нескольких нот она таяла, как сладкая карамелька во рту. Его раздражало, что все воспринимают музыку как непременную добавку к еде и разговорам. Неужели только он понимал, что есть музыка?
В четверг, в три тридцать пять пополудни, когда поток посетителей, жаждущих ленча, давно уже спал, Грин наконец дождался своего. Он стоял над раковиной с грязной водой, ногтем отковыривая от тарелки очень уж крепко прилипший кусочек еды, когда из динамиков донесся резкий перезвон гитарных струн. Грин выпрямился, вода с тарелки стекала в раковину.
— Господи, — выдохнул он.
Бросил тарелку в раковину, вышел на танцплощадку. Застыл как зачарованный, впервые его лицо осветила улыбка. Группа играла хэви-метал, эту песню он, должно быть, слышал тысячу раз, но внезапно, по какой-то необъяснимой причине, он сумел уловить в ней истину.
Песня говорила с ним, открывалась ему, словно записали ее каким-то таинственным кодом, который только теперь ему удалось расшифровать. Он стоял на линолеуме, с пальцев капала грязная вода, и слушал секреты, недоступные никому. В словах, которые слышали все, говорилось о женщине, темноте, жалости, то были человеческие слова, призванные скрыть истинное послание от непосвященных.
После того как песня закончилась, он простоял еще добрых пять минут, потрясенный открытием. Давно уже пошла другая песня, но он ее не слышал, не слушал. Его поиски завершились.
С этого момента песня принадлежала только ему. Каждый день он набивал музыкальный автомат четвертаками, пряча свое сокровище среди выбранных наугад попса и хард-рока. Проводил время в сладостном предвкушении, пока наконец внезапно, повергая в экстаз, в его ушах не начинали звучать знакомые аккорды.
Музыка обнимала его, ласкала, каждым своим звуком давала понять, что в этой жизни, несмотря на все ее тяготы, несмотря на хмурых управляющих и приставучих официанток, несмотря на окружающие его грязь и дерьмо, есть что- то особенное, что-то, принадлежащее только ему. И никто, никто не знал о том ни с чем не сравнимым, чуть ли не сексуальном наслаждении, которое испытывал он, слушая свою любимую песню.
Чары её защищали от всех бед и несчастий. Обжигающая вода, в которой он мыл посуду, становилась чистой и прохладной, растрескавшуюся кожу рук смазывали увлажняющим кремом, пустота жизни внезапно заполнялась, словно в трех минутах и сорока двух секундах, на протяжении которых звучала песня, он находил любовь, семью, дом, боль последних тридцати лет становилась выдумкой, а давние мечты — реальностью.
Все заметили произошедшую в нем перемену. Грин стал дружелюбным, общительным, вежливым. Не счел за труд запомнить имена поваров и раздатчиков. Они поначалу сторонились его, но с помощью песни Грин смог завоевать их доверие. Какое-то время спустя песня звучала в нем день и ночь, и по телу разливалось блаженство. Он надеялся, что состояние это будет длиться, длиться и длиться.
Его последний день во "Дворце" поначалу не предвещал ничего необычного. Во время ленча Грин мыл посуду, потом на какое-то время заменил раздатчика, чтобы тот мог перекусить. К музыкальному автомату подойти еще не успел, но это его не волновало. Все шло как по писаному. Одна из официанток прошла мимо, сказала, что ей нравится его улыбка, и потом он подумал, что девушка очень даже ничего. "Пожалуй, надо пригласить ее на свидание, — мелькнула мысль. — Или просто поболтать с ней. Отчего бы не поболтать?"