Было в ночной тишине что-то гипнотическое. Раскатал спальный мешок, растянулся поверх — и ощутил: точно засасывает его. Ткань засасывает его. Ткань засасывает. Земля. Сон…
Несколько минут всего прошло — а Анатоль уже будил его, расталкивал, шептал отчаянно в самое ухо. Тощее тельце — сплошь грязь, кровь и ссадины, одежонка растерзана в потасовке, но, похоже, плевать он на это хотел. Все тряс, тряс Дэнни.
Только, к сожалению, слишком поздно.
Дэнни сел. Заморгал. Острая боль в груди — словно когти медвежьи в тело всадили. Словно руки гигантские обхватили — и сжимают, сжимают, ребра из-под кожи выдавливают.
Он задыхался. Открывал рот, закрывал, пытался заорать от боли — и не мог. Ухватился за искалеченную руку Анатоля — мальчишка вырвался, заметался, стал искать что-то. Перед глазами Дэнни поплыли черные пятна. Пытался дышать — не мог в грудь воздуху набрать. Он оседал, скользил, как по склону огромной скалы, — во тьму.
Анатоль наконец нашел, что искал, — на полу. Подхватил здоровой рукой, сунул под мышку высохшей — и принялся отбивать удары.
Барабан?!
Ритм скоро установился — медленный, ровный, и внезапно Дэнни ощутил — стальное, сердце сжимавшее кольцо разжимается. Кровь прихлынула к голове. Он глубоко вдохнул. Головокружение еще наплывало, но невозможная боль — утихла. Он притиснул ладонь к сердцу, яростно потер грудину. Задыхающимися голосом кое-как поблагодарил Анатоля. У него что — сердечный приступ случился? Боже милостивый, надо же, веселенькая жизнь сказалась именно тут, у черта на рогах, хрен знает сколько до ближайшего врача!
И тут он услышал — аж мороз по спине побежал, — КАК звучит дареный барабан. Снова — чисто, гулко, вновь — с той же неземной глубиной, как раньше. Снова — как те, остальные барабаны. А Анатоль все бил — медленно, ритмично. И внезапно Дэнни узнал ритм. РИТМ СЕРДЦА.
Что говорил малыш тогда, в домике колдуна, — волшебные барабаны похищают биение человеческих сердец? Да? Анатоль все бил в барабан… "Ton coeur c'est dans ici. Теперь биение твоего сердца живет тут".
Дэнни вспомнил. Вспомнил тощего, спотыкавшегося человека на базаре в Гаруа. Вспомнил, как одержимо бил человек в кабасский барабан, бил, хотя из пальцев забинтованных кровь сочилась, бил — словно от боя этого жизнь его зависела. Тоже не погиб здесь, в деревне, и бежал к югу?
Анатоль сказал на ломаном своем французском: "В тебе — дух барабанщика. А в барабане теперь — твой дух". И — словно ударение ставя, словно понимая — нет, Белый Человек в колдовство просто так не поверит, — приостановил ритм барабана.
В сердце Дэнни вонзились когти. Вновь, как железной скобой, сдавило грудь. Сердце, сердце останавливалось. Бьет барабан, бьется сердце…
Анатоль снова бил в барабан — остановился, видать, только чтоб Дэнни убедить. Смотрел, а глазища — молящие, даже в полутемной хижине видно. "Je vais avec toi! Я иду с тобой. Позволь я буду биением твоего сердца. Сейчас. Всегда".
Дэнни — спальный мешок бросил, не до того, — шатаясь, вышел из хижины. Шатаясь, добрел до прислоненного к акации велосипеда. В деревне — темень, тишь… ждут небось утра, ждут, когда найдут его на постели. Мертвого. Холодного. А новый барабан зазвучит глубоко и сильно, зазвучит рвущейся, в плен попавшей душой. Какое пополнение для коллекции! Музыка Белого Человека — навсегда в Кабасе!
Дэнни кое-как вскарабкивался на велосипед, а Анатоль шептал: "Allez! Давай!" Какого дьявола теперь делать?! Анатоль побежал — вперед, по узенькой тропинке. Давай, Дэнни, по неровной дороге, при лунном свете, под носом у змей и хрен-знает-кого-там-еще, кто в траве прячется — это все не страшно. Страшно будет — в Кабасе. Страшно будет — когда колдун на пару с вождем утром припрутся, на тело поглядеть, будьте уверены, новой светлой кожей для барабана полюбоваться.
Как же долго сможет Анатоль бить в барабан? Ведь прервется ритм хоть на мгновение — и все, привет, Дэнни. Спать, видно, придется по очереди… Неужели этот бред будет длиться и потом, вдалеке уже от селения? Спотыкавшемуся мужику на гаруанском базаре расстояние не больно помогло.
И вот так теперь — навсегда?
Хлестануло приступом паники. Дэнни кивнул пареньку. Что делать — непонятно… главное сейчас — отсюда сматываться. Да, малыш, возьму я тебя с собой — выбора-то, похоже, нет…
Подальше бы от Кабаса!
Он крутил педали, колеса велосипеда поскрипывали по грязной, ухабистой дорожке. А Анатоль трусцой бежал чуть впереди — и бил в барабан.
И бил в барабан.
И бил в барабан!
Билл Мьюми, Питер Дэвид
Бессмертнейшая игра
Туалетная кабинка ритмично вздрагивала, вибрируя в такт доносящимся снаружи хлопкам множества ладоней и топоту ног людей, битком забивших открытую концертную площадку. Раз за разом до слуха Конни доносилось лишь одно слово. Оно грохотало, как отбойный молоток, как заклинание, как мантра — "РЭЙВ! РЭЙВ! РЭЙВ!"
И Конни, ощущая себя на вершине блаженства, думала про себя — придется вам подождать, ублюдки! Безмозглые бьющие копытами кретины! Потому что рэйва не будет, пока я не кончу. Боже, ну и дела! Все ваши аплодисменты, все ваши ключи от гостиничных номеров и прочее дерьмо, что вы швыряете им на сцену и думаете, что это им нужно, — чушь! Это все — шоу. Потому что когда приходится выбирать между тем, что можете дать вы и что даю я — двух вариантов быть не может…
Конни расположилась на корточках перед Рэбом. Лицо ее полностью скрывали длинные светло-каштановые пряди волос, болтающиеся как лохматая мокрая швабра. Она сидела перед ним, упираясь задницей в унитаз. Под коленом ее обтрепанных расклешенных джинсов мочалился брошенный кем-то старый окурок. Вокруг шеи громко перестукивались разноцветные стеклянные бусы (или, как говорила ее мать, чертовы хиппарские стекляшки).
Рэб глядел в потолок; затылок его легонько и ритмично постукивал в дверь туалетной кабинки. Трудно сказать, чем это было вызвано — овациями, доносившимися извне, или ритмичными движениями Конни. Глаза его, однако, начали закатываться, а пальцы вцепились в волосы Конни. Спина выгнулась, он приподнялся на цыпочки.
— Да! — выдохнул он. — Дав-вай, да-а…
Конни лишь промычала в ответ. Поскольку рот ее все равно был занят, ничего иного в данный момент она и не могла произнести.
В этот момент в дверь кабинки забарабанили, и хриплый голос, перекрывая несмолкающий рев и вой толпы, рявкнул:
— Рэб! Нам пора!
Голос принадлежал Билли Бобу — жирному ударнику группы "Тайдл Рэйв". Группа, в ответ на настойчивые вопли, от которых содрогались и пол, и стены, готовилась к своему третьему и финальному в этот вечер выходу "на бис".
— Эй, Рэб! — снова заорал Билли Боб. — Ты идешь?!
— Да! — выкрикнул Рэб, колотя затылком в дверь кабинки так, что она начала лязгать. Пальцы конвульсивно вцепились в волосы Конни. Конни ощутила дьявольскую боль, но это была боль блаженства.
— Хорошо, — откликнулся Билли Боб.
Рэб тяжко навалился на дверцу кабины, словно мышцы моментально перестали его слушаться. Конни удовлетворенно выпустила его обмякшее достоинство и самодовольно заметила:
— Вот теперь можешь идти развлекать остальное воинство.
Она подняла глаза, надеясь услышать от Рэба что-нибудь ласковое. Что-нибудь одобрительное. Что-нибудь…
— Гос-споди, — выдохнул он. — Ну хрена ты сидишь и лыбишься? Лучше помоги штаны натянуть.
Он меня любит, самоуверенно подумала Конни.
Она начала помогать ему натягивать потрескивающие кожаные брюки, но остановилась, решив рассмотреть как следует то, что раньше заметила лишь краем глаза. Учитывая скорость развития событий, ей действительно было некогда вглядываться.
На левом бедре была богоравная татушка. Такого она еще не видела. Татушки такой, ясен пень.
Волосатые, потные мужские ляжки — этого она навидалась достаточно. Нельзя считать себя профессиональной группи из "закулисной поддержки", не освоив как следует все составные мужской анатомии.