Да, точно так я и сделаю.
Я налила воду в кружки и стала тихо проговаривать про себя начало монолога.
«Мам, скорее всего ты завтра прочитаешь обо мне в «Мейл», даже если мою фамилию и не станут называть прямо. Поверь, что бы они ни утверждали, я вовсе не стремилась причинить тебе боль. Лишь хотела, чтобы ты гордилась мной…» Мне самой понравилось. Может показаться, будто я в первую очередь думаю о чувствах мамы, хотя на самом деле это вовсе не так.
Я вернулась в гостиную, поставила кружки на стол и решила броситься в омут с головой. Другого способа просто не существует: начнешь колебаться — и ты пропал. Иметь дело с мамой — все равно что долго и мучительно отрывать пластырь: лучше не обращать внимания на боль и покончить со всем как можно скорее.
— Мам, завтра ты, скорее всего, прочитаешь обо мне кое-что в «Мейл» и…
— Эта ужасная женщина! — воскликнула она, не обращая на меня внимания. — Скажи, зачем ты разрешила ей приходить сюда и курить? Квартира стала похожа на громадную пепельницу. — В руке мама держала несколько окурков, видимо, отыскала их за диванными подушками.
Боже, что на меня нашло? Как мне только могло прийти в голову рассказать ей самый большой секрет в мире, если я до смерти боюсь признаться даже в своей пагубной привычке?
Рыдающая несчастная женщина, которую я оставила несколько минут назад, уже исчезла и уступила место абсолютно другому человеку. Мама плотно сжала губы, а сузившиеся глаза-бусинки рыскали по комнате в поисках еще каких-нибудь недочетов. Она снова стала прежней мамой, и одно это уже не могло не действовать на нервы, а наблюдать столь резкую перемену было жутковато. Словно я принимала участие в шоу «Звезды в их глазах»[9], съемки которого проходят в моей собственной квартире. «Сегодня, Мэтью, я буду Эдвина Кюрри». Я не понимала, что означает новый мамин имидж. Если все задумано с целью вернуть моего блудного отца обратно на супружеское ложе (во всяком случае, так утверждала мама), Эдвину Кюрри нельзя считать хорошим выбором. Папа прятался за занавеской всякий раз, когда ее показывали по телевизору.
— Ну да ладно, Эми, — сказала мама, бросая окурки в корзину для мусора, — так что ты там говорила про статью в «Мейл»?
— О, ничего… Я думала, возможно, завтра напечатают интервью с Эндрю Ллойдом Вебером.
Мама ненавидит любую современную музыку, отличающуюся от музыки Элгара, исключение она сделала только для Ллойда Вебера. Он пишет правильные песенки о приятных вещах — вроде кошечек и Иисуса Христа… А еще об отвратительных обезображенных призраках. К тому же он, разумеется, консерватор.
— Хорошо, — сказала она, — хотя бы будет чем утешиться, когда твой отец снова проигнорирует меня за завтраком… Конечно, если он вообще соизволит вернуться домой.
— Папа не ночует дома? — удивленно пробормотала я.
— Пока приходит, но это лишь вопрос времени.
— Мам, не волнуйся, я поговорю с ним.
Раздался звонок в дверь, заставивший нас обеих подпрыгнуть.
— Кто это может быть? — требовательно поинтересовалась мама, которую ужаснула сама мысль, будто я пригласила гостей в столь поздний час. Ведь на часах уже девять пятнадцать. Возможно, она успела представить себе, что члены местной банды «Ангелы ада» явились изнасиловать и ограбить нас.
Я тоже была немного встревожена, но по другой причине. А что, если ко мне явилась проклятая журналистка из «Мейл»? Осторожно прокравшись к открытому окну, я выглянула наружу.
Что, черт возьми, он тут делает?
«Он» — это Энт, я не видела его уже больше двух лет. Конечно, я удивлена и приятно взволнована, но что, черт возьми, все-таки происходит? Энт должен быть в Нью-Йорке, а он сейчас стоит перед входной дверью с вещевым мешком. До чего же усталый и взъерошенный! К тому же из-за узких кожаных брюк, почти белоснежной рубашки в мелкий рисунок и усов, которых я у него раньше не видела, он стал еще больше похож на гомосексуалиста.
Проклятие! Кроме курения и самого большого секрета в мире, есть еще одна вещь, о которой я так и не рассказала маме: Энтони Хаббард, мой лучший друг с тех пор, как мне исполнилось четыре года, — гомосексуалист. Вряд ли мама смирится с моей любовью к сигаретам, и разве можно признаться ей в чем-то похуже?
Впрочем, Энт мог бы выбрать для визита и более подходящее время.
— Кто там? — поинтересовалась мама.
— Энтони, — ответила я.
— Я полагала, он в Америке, принимает посвящение в духовный сан.
Два с половиной года назад, когда Энт эмигрировал в Америку, мама поинтересовалась, что тот собирается делать в Нью-Йорке. Вместо того чтобы ответить «Он переспит с любым парнем, который согласится снять штаны», я заявила: