Но это были не полицейские.
Это был мой бывший муж.
Он широко улыбнулся мне в монитор и поднял вверх обе руки: дескать, он без оружия.
Я впустила его машину и почувствовала себя дурно. Все еще в потрясении после аварии и совершенно умаявшись с этой готовкой на ужин, я забыла позвонить Арчу и убедиться, что он готов. Я не сводила глаз с монитора и думала: если уж я справилась с последней моделью кухонного комбайна, то с этим — точно смогу. В надежде на чудесное избавление я позвонила по внутренним телефонам. Никто не ответил. Я метнулась к парадному входу. Впускать я его не намерена!
— Я слышал, с твоим бойфрендом что-то произошло…
Тщетно я искала глазами хоть кого-нибудь: соседей, генерала, Джулиана. Но поблизости никого не было. Только мраморные и глиняные горшки, куда генерал собирался посадить герань и бальзамин.
— Худая молва на крыльях летит, — ответила я, переминаясь с ноги на ногу.
— Мне надо поговорить с тобой.
— Слушаю. — Я повернулась боком, чуть отодвинув рассаду в сторону, и неловко присела.
— Я не сказал, что хочу прилечь с тобой рядом. Я сказал, что хочу поговорить.
— Я отлично слышала, что ты сказал. И если ты собираешься говорить со мной, выбирай выражения.
Поиграв глазами, он качнул головой и снисходительно мне улыбнулся. Из-за его невероятной красоты — мальчишески нежное лицо, каштановые волосы, светло-голубой взгляд — я теряла голову даже теперь. К тому же он пускал в ход эти свои профессиональные штучки: изображал положительность. Всегда, не только со мной, но и всеми другими женщинами. Я узнала об этом уже после замужества. Джон Ричард Корман принадлежал к тому типу, что имел в виду Генри Киссинджер, когда говорил: власть — самый сильный афродизиак.
Это был мужчина, которого я когда-то любила. Мужчина, который бил меня, когда бывал пьян. Мужчина, который меня не любил. Я знала: чтобы выстоять против его обезоруживающей «доброты», надо сделать этот наш разговор как можно короче. Кстати, не о себе ли говорил Киссинджер?
Я опустила пальцы в почву рассады с геранью. Сухая. Из фартука я вытащила маленький ножик, которым обычно чистила овощи, и положила рядом с растением — так, чтобы Джон Ричард не видел. На всякий случай.
— Моя подруга хочет научить Арча нескольким фокусам.
— Умоляю. В прошлый раз твоя подружка пыталась объяснить ему что-то по геометрии, и он схватил двойку.
— Может быть, это все потому, что кое-кто слишком занят готовкой и не успевает помогать сыну с домашним заданием?
Я закрыла глаза — мне не хотелось этих разборок, — а когда открыла, он улыбался. Улыбался щедро, простецки, своей любимой невинной улыбкой.
— Ну и где же сестра Марлы и ее знаменитый муж? Как там его? Роммель?
— Не начинай.
Он посмотрел в небо:
— Ладно, скажи мне вот что. Для кого ты сегодня готовишь?
— Для Харрингтонов.
Он разразился отчаянным смехом. Я не собиралась подыгрывать ему вопросом, в чем заключалась причина его веселья. Но ему, кажется, было все равно:
— Это самый черный прикол, какой я когда-либо слышал, — выдохнул он между накатами хохота.
— Почему это? — Разговор наш был странным, но до боли знакомым. Одна тема, потом другая, смех в течение целой минуты, затем… Затем его руки как-то неожиданно оказываются на моей шее. Ох, нет. Сегодня не выйдет.
Джон Ричард с досады схватил горшок и шарахнул его о входную дверь. Второй горшок полетел туда же, усилив эхо от первого.
— Прекрати! Прекрати! — завопила я, закрывая лицо руками. У меня перехватило дыхание, как бывает во время кошмаров, когда пытаешься позвать на помощь, но не можешь выдавить из себя ни звука. Я отняла руки от лица как раз, когда он кинул третий горшок, и осколки полетели вниз по ступенькам.
— Хорошо! Хорошо! — взмолилась я, беспомощно поглядывая на припрятанный ножик. Да чем он поможет мне? И о чем я думала? — Я сделаю все, что скажешь! Только перестань. Арч уже идет.
Джерк смерил меня свирепым взглядом:
— Ты разрушила мою жизнь, — отчеканил он неприязненно. — У меня нет семьи, нет нормальной работы. И это — твоя вина. Твоя, сучка! Так что слушай: если я хочу, чтобы мой сын научился фокусам, он научится!
— Хорошо! Только успокойся, ради Бога! Мне надо работать, я не хочу никаких проблем.