– Доктор, не будете ли Вы столь любезны посещать нас два раза на день все то время, что моя дочь будет находиться в опасном состоянии?
– Непременно! Во-первых, это мой долг, а во-вторых, посещать Ваш чудный дом одно удовольствие.
К счастью Матушка Елена, озабоченная здоровьем Росауры, не обратила внимания на блещущие восторгом глаза Джона Брауна, заглядевшегося на Титу. Заметь она это, не распахнула бы перед ним столь доверчиво двери своего дома.
А так доктор не вызывал у нее никакой тревоги, единственное ее беспокойство состояло в том, что у Росауры не было молока.
Слава Богу, в городе сыскалась кормилица, которая согласилась приходить к ребенку. Это была родственница Начи, она только что родила восьмого погодка и с готовностью приняла лестное приглашение вскормить внука Матушки Елены. Целый месяц она это прекраснейшим образом делала, пока однажды утром, отправившись в город проведать семью, не была настигнута шальной пулей во время перестрелки между повстанцами и федералистами. Ранение оказалось смертельным. Один из родственников принес это известие на ранчо в то самое время, когда Тита и Ченча перемешивали в большой глиняной посудине составные части рагу.
Делают это в самую последнюю очередь, когда, как было сказано ранее, перемолоты все ингредиенты. Они перемешиваются в большой кастрюле, куда добавляют куски индюшатины, ломтики шоколада и сахар по вкусу. Когда все это загустеет, варево снимают с огня.
Тита завершала приготовление рагу одна: Ченча, едва услышала горькую весть, тотчас отправилась в город поискать другую кормилицу. Вернулась она глубокой ночью, так никого и не сыскав. Ребенок без умолку плакал. Попытались было напоить его коровьим молоком, но он его пить не стал. Тогда Тита надумала дать ему чай, точно так же, как это проделывала с ней Нача. Не тут-то было: ребенок отклонил и чай. Ей пришло в голову накинуть шаль, забытую Лупитой, кормилицей, полагая, что мальчик успокоится, почуяв знакомый запах, исходивший от этой шали, но он заплакал еще пуще – этот запах указывал, что скоро он получит пищу, и он не понимал, почему еда опаздывает. В отчаянии младенец искал свое молоко между грудей Титы. Самым непереносимым для нее всегда было, когда голодный человек просил у нее поесть, а она не могла его покормить. Это бесконечно ее огорчало. Не в силах больше терпеть, Тита, расстегнув блузку, предложила ребенку свою грудь. Девушка знала, что грудь совершенно суха, но, может быть, она послужит мальчику соской и как-то займет его, пока найдется способ утолить его голод.
Ребенок с остервенением отловил сосок и засосал с такой поразительной силой, что извлек из груди молоко. Когда Тита увидела, что лицо младенца мало-помалу обретает спокойствие, и услышала, как он чмокает, она заподозрила нечто странное. Неужто он питается от нее? Чтобы убедиться в этом, она отняла ребенка от груди и увидела струйку молока. Тита никак не могла понять, что происходит. Разве возможно, чтобы у бездетной было молоко? Сверхъестественное это событие не имело объяснения. Как только ребенок почувствовал, что его лишают пищи, он зашелся плачем. Тита позволила ему снова найти грудь и не отнимала ее, покуда он полностью не утолил своего голода и, довольный, не забылся ангельским сном. Она была так поглощена созерцанием ребенка, что не услышала, как вошел Педро. Тита явилась ему воплощением самой Цереры (В римской мифологии – богиня плодородия и земледелия, божество созревания хлебов; иносказательно «плоды Цереры» – пища). Педро ничуть не удивился и не нуждался ни в каком объяснении. Как зачарованный, улыбаясь, он приблизился к ним, наклонился и поцеловал Титу в лоб. Та отняла у ребенка грудь, и Педро натурально увидел то, что до этого лишь обрисовывала ее одежда, – пышные груди Титы. Она поспешила спрятать их под блузку. Педро молча, с большой нежностью помог ей сделать это. Вихрь противоречивых чувств овладел ими: любовь, желание, нежность, похоть, стыд, страх, что их застанут вместе. Скрип половиц под ногами Матушки Елены вовремя предупредил их об опасности. Тита успела должным образом оправить блузку, а Педро – отстраниться прежде, чем вошла Матушка Елена. Так что, открыв дверь, она, исходя из дозволенных норм общественного поведения, не могла найти ничего такого, что могло бы ее насторожить. Педро и Тита были совершенно спокойны.
И все же что-то ее встревожило, и она навострила все чувства в надежде понять причину своего беспокойства.
– Что с ребенком, Тита? Тебе удалось его накормить?
– Да, мамочка, он выпил свой чай и уснул.
– Хвала Господу! Что же ты ждешь, Педро, неси ребенка к жене. Дети не должны удаляться от матери.
Педро унес ребенка, а Матушка Елена все еще не отводила пытливого взгляда от Титы, в глазах которой мерцала еле заметная растерянность, не понравившаяся матери.
– Ты приготовила чампуррадо <Распространенный в Мексике напиток – смесь киселя-атоле и шоколада.> для сестры?
– Да, мамочка.
– Дай мне его, я отнесу. Чтобы появилось молоко, Росауре надо пить его днями и ночами.
Но сколько та ни пила чампуррадо, молоко у нее так и не появлялось. А вот у Титы с этого дня молока было столько, что если бы она захотела, то могла бы прокормить не одного Роберто, а еще двух младенцев. Так как Росаура все еще была слаба, никого не удивило, что Тита озаботилась кормлением племянника, однако никому и в голову не приходило, как она это делает, настолько они с Педро осторожничали, дабы никто ее за этим занятием не застал.
Вот почему ребенок, вместо того чтобы стать поводом для их разлуки, на самом деле сблизил их. И казалось, что матерью ребенка была не Росаура, а Тита. Она это и впрямь чувствовала и чувств своих не скрывала. С какой гордостью носила Тита племянника в день крестин, показывая его приглашенным! Росаура смогла присутствовать лишь в храме, она все еще чувствовала себя неважно, и Тита заступила ее место на банкете.
Доктор Джон Браун не мог налюбоваться на Титу. Он буквально не отводил от нее взгляда. Джон приехал на крестины лишь для того, чтобы, улучив момент, поговорить с нею с глазу на глаз. Хотя они и виделись каждый день во время врачебных визитов, которые Браун наносил Росауре, ему не представлялась возможность свободно поговорить с Титой наедине. Воспользовавшись тем, что Тита проходила вблизи от стола, за которым он находился, Джон поднялся и подошел к ней под предлогом поглядеть на ребенка.
– Как мило выглядит младенец рядом с такой красивой тетушкой!
– Спасибо, доктор.
– Могу представить, какой счастливой Вы были бы, будь ребенок, которого Вы держите на руках, Вашим.
Тень печали легла на ее лицо. Заметив это, Джон извинился:
– Простите, похоже, я сказал что-то неуместное.
– Нет, вовсе нет… Просто я не могу выйти замуж и иметь детей, потому что должна ухаживать за матерью, пока она не умрет.
– Что Вы такое говорите! Вот нелепица…
– Но это действительно так. А теперь прошу Вас меня простить, мне надо уделить внимание гостям.
Тита поспешно отошла, оставив Джона в полной растерянности. То же самое происходило и с ней, однако едва она снова взяла на руки Роберто, как тут же обрела спокойствие. Какое ей дело до чужой судьбы, когда она может прижимать к груди младенца, принадлежащего ей, как никому другому. Она по праву занимала место матери, пусть и не владея официально этим титулом. Педро и Роберто принадлежали ей, а большего в жизни ей не надо.
Тита была счастлива и поэтому не обратила внимания на то, что мать, точно так же, как Джон (хотя он-то – по другим соображениям), ни на одно мгновение не теряет ее из виду, уверенная в том, что между ними что-то да есть. Занятая этой мыслью, Матушка Елена не съела ни крошки и была настолько занята своей следственной деятельностью, что проглядела успех праздника. Все сходились на том, что в наибольшей степени он удался благодаря Тите: рагу, ею приготовленное, было восхитительным! Она не переставала принимать комплименты. Тита, отвечая на вопросы, говорила, что секрет лишь в том, что рагу она готовила с огромной любовью. Педро в это время находился рядом, и они обменялись мгновенными взглядами заговорщиков, вспоминая, как Тита перетирала на камне-метате специи. Тут-то, к несчастью, орлиный взгляд Матушки Елены с двадцати метров и засек блеск в их глазах, что ее глубочайшим образом задело.