– Оно, конечно, крошка, только мне-то за что вся эта отрава? Еще рагу швыряет! Ты уж пусти меня, не будь занудой.
Тита ее обняла и успокоила, как после возвращения делала это теперь каждый раз перед сном. Она не видела иного способа вытащить Ченчу из ее депрессии и неверия в то, что кто-то захочет жениться на ней после дикого нападения бандитов.
– Знаешь, какие они, мужчины. Даже на том свете не сыскать, кому я теперь нужна, а уж на этом и подавно!
Видя ее отчаяние, Тита решила отпустить ее. Чутье подсказывало ей: останься Ченча на ранчо и узнай об этом Матушка Елена – грозы не миновать. Только на расстоянии зарубцуется эта рана. Наутро в сопровождении Николаса она отправила Ченчу домой.
Тите не оставалось ничего другого, как нанять новую кухарку. Но та ушла через три дня, не вынеся капризов и грубости Матушки Елены. Подыскали другую – эта продержалась целых два дня, – а там третью и еще одну, пока в городке не стало женщин, которые были бы согласны маяться в их доме. Дольше других пробыла глухонемая девушка: проработав пятнадцать дней, она ушла, так как Матушка Елена объяснила ей жестами, какая она тупица.
Теперь Матушке Елене не осталось ничего другого, как смириться с тем, чтобы пищу готовила Тита, хотя по-прежнему была настороже. Помимо того что она требовала от Титы пробовать еду перед тем, как есть самой, она еще просила подавать ей перед каждой трапезой стакан теплого молока, который и пила как противоядие от горького зелья, потребляемого ею, как она полагала, вместе с едой. Иногда этого было вполне достаточно, но порою ее донимали рези в желудке, и тогда она сверх того испивала глоток вина из ипекакуаны (Южноамериканское растение семейства мареновых, корень которого используется в медицине) и глоток вина из мексиканского лука, служивших рвотным. Это продолжалось недолго. Месяц спустя Матушка Елена умерла в страшных корчах, которые сопровождались сильными спазмами и конвульсиями. Поначалу Тита и Джон не могли объяснить столь странную смерть, ибо, помимо параплегии, Матушка Елена, как показало вскрытие, не страдала никакими другими заболеваниями. Лишь найдя при осмотре ночного столика фляжку с вином из ипекакуаны, они пришли к выводу, что, скорее всего, Матушка Елена потихоньку его попивала. Тогда-то Джон и высказал предположение, что это сильнодействующее рвотное могло стать причиной ее смерти.
Во время ночного бдения Тита не могла отвести взгляд от лица матери. Только теперь, после ее кончины, она впервые разглядела его и начала ее понимать. Глядя со стороны, можно было принять испытующий взгляд Титы за взгляд, исполненный горя, но она не чувствовала ничего такого. Почему-то на ум ей пришла присказка «свежей капустного листа» и новый ее смысл: так странно и одиноко, подумала она, должен себя чувствовать лист, внезапно расстающийся с другим листом, рядом с которым он вырос. Было бы нелепо думать, что она страдает, отделяясь от кочна, с которым никогда не могла ни объясниться, ни установить какие-либо отношения, будучи знакомой лишь с верхними листьями, в полном неведении, какие еще листья таятся внутри. Она не могла вообразить, что этот рот с горькой складкой страстно целовал другой рот, эти пожелтевшие щеки розовели в пылу любовной утехи. И однако так было. Лишь теперь, с большим опозданием и совершенно случайно, Тита убеждалась в этом. Наряжая мать для отпевания, она сняла с нее огромную связку ключей, которая, словно цепь, опоясывала ее сколько Тита себя помнила. В доме все было под замком и строгим контролем. Без милостивого согласия Матушки Елены ни одна чашка сахара не могла быть взята из кладовой. Тита знала, какой ключ от какой двери или рундука. Но кроме этой тяжелой грозди ключей, на груди матери она обнаружила маленький, в форме сердца, медальон, внутри которого находился крошечный ключик, тут же привлекший внимание Титы.
Размер ключика навел ее на мысль о соответствующей замочной скважине. Она вспомнила, как в детстве, играя с сестрами в прятки, с ногами забралась однажды в шкаф Матушки Елены, где наткнулась на спрятанный под кипой белья маленький сундучок. Пока Тита отсиживалась в шкафу, она безуспешно пыталась открыть этот запертый на ключ тайник. Матушка Елена, хотя и не участвовала в игре, обнаружила ее в шкафу, куда заглянула, чтобы достать то ли простыню, то ли еще что-то. Застав дочь на месте преступления, она в виде наказания заставила ее облущить в амбаре целую сотню маисовых початков. Тита не понимала, почему ее проступок заслуживал столь большого наказания: залезла в шкаф с чистым бельем – только-то и всего. Лишь теперь, когда матери уже не было в живых, читая вынутые из сундучка письма, она поняла, что наказание было оправданным, что она была наказана совсем за другое – за попытку ознакомиться с содержимым сундучка.
Нездоровое любопытство побудило Титу отпереть сундучок. В нем она нашла связку писем от некоего Хосе Тревиньо и материнский дневник. Письма были адресованы Матушке Елене. Тита сложила их по датам и узнала историю ее истинной любви: всю свою жизнь она любила одного только Хосе. Ей не позволили выйти за него, так как в его жилах текла негритянская кровь. Одна из негритянских колоний, бежавшая во время гражданской войны в США от угрозы линчевания, решила обосноваться вблизи их городка. Хосе был плодом незаконной любви Хосе Тревиньо-отца и красавицы-негритянки. Когда родители Матушки Елены прознали, что их дочь влюблена в мулата, движимые ужасом, они заставили ее незамедлительно выйти замуж за Хуана Де ла Гарса, отца Титы.
Этим, однако, они не смогли воспрепятствовать тому, что, даже будучи замужем, она продолжала вести тайную переписку с Хосе, и похоже было, что она не удовольствовалась лишь этим видом связи, ибо, как явствовало из писем, Гертрудис была дочерью не их отца, а Хосе.
Поняв, что забеременела, Матушка Елена предприняла попытку бежать с возлюбленным, но, ожидая его под покровом ночи в глубине балкона, она стала очевидицей трагедии: неизвестный, выскользнувший из ночного мрака, без какого-либо видимого повода напал на Хосе, смертельно ранив его. После долгих переживаний Матушка Елена, смирившись, вернулась в дом законного мужа. Хуан Де ла Гарса на протяжении многих лет ничего не знал об этой истории, а узнал о ней как раз в тот день, когда родилась Тита. Он отправился в таверну отпраздновать с друзьями рождение третьей дочери, и там какой-то острослов обмолвился о том, чего он не знал. Страшная новость стала причиной сердечного удара. Этим все и завершилось.
Тита чувствовала себя виноватой в том, что проникла в эту тайну. Она не знала, как поступить с письмами. Сжечь их? Но если уж мать не решилась на такое, имеет ли право она уничтожать их. И, спрятав письма и дневник в сундучок, Тита поставила его на прежнее место.
Во время похорон Тита чистосердечно оплакала мать. Нет, не женщину, превратившую всю ее жизнь в ад, а страдалицу, которая испытала несбывшуюся любовь. И она поклялась перед материнской могилой, что никогда, ни по какой причине не отступится от своей любви. В эти мгновения она была убеждена, что истинной ее любовью был Джон, человек, который находился рядом с ней и безоговорочно ее поддерживал. Но стоило ей заметить, что к склепу приближается группа людей, и различить в этой группе сопровождавшего Росауру Педро, как тут же засомневалась в истинности своих чувств.
Росаура дефилировала, обремененная огромным животом. Увидев Титу, она подошла и, безутешно рыдая, обняла сестру. Настал черед Педро. Едва он обнял ее, как тело ее затрепетало, подобно бланманже. И Тита возблагодарила покойницу-мать за то, что она дала ей повод вернуться, увидеть и обнять Педро. Впрочем, она тут же решительно высвободилась и отошла. Педро не был достоин ее горячей любви. Не он ли выказал слабость, уехав от нее? Этого она не могла ему простить.
Когда все возвращались на ранчо, Джон взял Титу под руку, и она прильнула к нему, давая понять, что их связывает нечто большее, нежели дружба. Она хотела, чтобы Педро почувствовал ту же боль, что и она, когда видела его рядом со своей сестрой.