Зазвенел звонок, урок закончился. Ноги зашаркали, когда все из-под себя начали выталкивать стулья, готовясь покинуть это жуткое место.
- Подождите минуту, — сказал Брат Лайн мягко, хотя для многих его слова были неподъемной ношей. — Никто ни с места.
Все снова расселись по своим местам.
Брат Лайн посмотрел на всех с какой-то жалостью к ним, качая головой и с суровой мрачной улыбкой на губах.
- Вы – несчастное дурачье. Идиоты. Ну, и кто же из вас здесь сегодня был лучшим? Самым храбрым? — он положил руку на плечо Бейли. — Джордж Бейли, вот кто. Он, отрицая свое плутовство, сумел противостоять моему обвинению. Он стоял на своей земле обеими ногами! А вы, джентльмены, вы сидели здесь и самодовольствовались. Вы позволили этому случиться. Вы дали мне продолжить. Вы на какой-то момент превратили этот класс в Нацистскую Германию. Да, да, кто-то, наконец, выступил в защиту: «Эй, что он себе позволяет?» - а дальше, понизив голос. — Слабенький протест, такой ничтожный, и такой запоздалый.
В коридоре шаркали ноги, ученики следующего класса ждали, когда им дадут зайти внутрь. Лайн игнорировал этот шум за дверью. Он повернулся к Бейли, коснулся его макушки указкой, словно награждал его рыцарским титулом.
- Ты был молодцом, Бейли. Я горжусь тобой. Ты прошел неплохую проверку - ты был по-своему прав, — подбородок Бейли поднялся выше. — Конечно же, ты не плут, Бейли. — в его голосе проступила отеческая нежность. Он повернулся к классу. Этот поворот означил большее, чем все, что успело произойти сегодня в этой классной комнате. — Твои одноклассники остались в стороне. Они сегодня жульничали и плутовали. Они усомнились в тебе, а я нет.
Лайн направился к своему столу.
- Свободны, — сказал он с презрением в голосе. Ко всем.
7.
- Что ты тут делаешь, Эмил? — спросил Арчи, с веселым задором в голосе. С веселым задором, потому что было вполне очевидно, чем занимался Эмиль Джанза – он сливал бензин из машины, наблюдая струю в стеклянном сосуде.
Эмиль рассмеялся. Он также был рад, что Арчи мог застать его за таким занятьем.
- Я пришел за недельной порцией бензина, — сказал Эмил.
Машина, запаркованная в дальнем конце стоянки около школы, принадлежала пожилому джентльмену, которого звали Карлсон.
- Что будешь делать, если Карлсон придет и увидит, как ты сливаешь у него горючее? — спросил Арчи, хотя он знал ответ. А Эмиль его и не искал. Зная Арчи, он оскалил улыбку. Карлсон никогда ничего не предпринимал, что бы не произошло. Он был кротким и слабохарактерным, и по возможности, никогда не вовлекался ни в какие неприятности. Немногие могли пренебречь Эмилем Джанзой, независимо от того, были ли они толстыми или тонкими, кроткими или буйными, старше Эмиля или младше его. Эмиль был хамом – из ряда вон выходящим и даже несколько забавным хамом, потому что он никогда таковым не выглядел. Он был не слишком высок или толст, и не выглядел чрезмерно странным. Факт, что его комплекции было недостаточно для перехвата мяча на футбольном поле. Но в нем было нечто от животного, и он никогда не играл по правилам, если только это могло ему помочь. Его маленькие глазки на бледном отекшем лице смотрели в никуда. Они сжимались в маленькие амбразуры и с презрительной насмешкой наблюдали за окружающим миром, особенно когда ему удавалась какая-нибудь пакость, что он называл простым словом «добивать». Что могло быть слабым насвистыванием в классе, и это нервировало учителей. Едва лишь различимый свист мог загнать на стенку любого учителя, что было обычным делом. Кто-либо поумнее обычно садился где-нибудь в сторонке или сзади, но не Эмиль. Он выбирал места поближе, где-нибудь спереди, откуда ему было бы удобней добивать учителей. Свист, хрюканье, отрыжка, притаптывание ногой, бесконечное шевеление, сопение – то, что не могло достигнуть учительского уха откуда-нибудь с галерки.
Но Эмиль добивал не только учителей. Он находил весь окружающий мир полным потенциальных жертв, особенно среди его сверстников. Факт, что он раньше многих открыл для себя некоторые секреты жизни – где-то в четвертом классе или даже раньше. Никто не хотел, чтобы ему причиняли вред, никто не хотел причинять его, и никто не старался без особой нужды испытывать собственные силы. С его познаниями многое менялось, что открывало ему двери. Он мог съесть чей-нибудь завтрак или даже у кого-нибудь забрать деньги, выданные дома родителями на тот же завтрак, и при этом ему все сходило с рук, потому что большинство его сверстников хотели мира любой ценой. Конечно же, всегда был богатый выбор жертв, но надо было проявлять осторожность, так как можно было нарваться и на исключение из правил. А к тем, кто сопротивлялся, у Эмиля был свой подход. Кому был нужен вред? Позже, Эмиль понял еще одну вещь, сложно объяснимую на словах: большинство людей боялись неудобных ситуаций, в которых приходилось смущаться или даже перед кем-нибудь унижаться, особенно, если среди окружающих. Например, в автобусе выбрать кого-нибудь из одноклассников – того, что легко и быстро краснеет, и сказать ему: «Боже, у тебя так плохо пахнет изо рта. Ты, наверное, по утрам не чистишь зубы». Даже если у него самое свежее дыхание в мире. Или: «Фу. Ну, ты, парень, и напердел. Нехорошо», — негромко, но в слух, чтобы каждый смог услышать, при этом он сам мог испортить воздух. Подобные штучки проделывались в кафе, во время завтрака, во время урока. Ко всему такая пакость была неплоха и в где-нибудь публичном месте, например, в кинотеатре, среди незнакомых парней – особенно, если они в компании с девчонками. Тогда они начинали смущаться. После чего все собирались вокруг великолепного Эмиля Джанзы, и он при всех наслаждался результатами своего труда. Он был не глуп, хотя не слишком блистал в учебе среди одноклассников. Он со скрипом вытягивал если не на оценки «D», то на «F», что вполне удовлетворяло его отца, на которого Эмиль смотрел, как на глупца, мечтой которого было, чтобы его любимый сынок получил образование в известной частной школе, например, в такой как «Тринити». Его отец и знать не знал, насколько мерзким было это место.