- Разве вы не говорили о свободном участии в распродаже, Брат Лайн? - спросил Джерри.
- Да, - сказал Лайн, держа хорошую мину при плохой игре. Он пытался изменить Джерри в его собственных словах.
- Тогда мне не кажется, что я должен продавать шоколад.
Пульсация негодования прокатилась по классу.
- Ты думаешь, что ты лучше нас? - выпалил Дарси.
- Нет.
- Тогда кто ты, как ты думаешь? - спросил Филл Бьювейс.
- Я – Джерри Рено, и не занимаюсь продажей шоколада.
«Проклятье, - подумал Губер. - Зачем ему это нужно?»
Зазвенел звонок. Какой-то момент все тихо сидели в ожидании, когда Брат Лайн скажет: «Урок окончен», или просто: «Свободны», и что-то зловещее было в этом ожидании. И когда в этот момент ничего не произошло, то все начали выталкивать из-под себя стулья, поднимаясь из-за столов и шаркая, как обычно, ногами. Никто не смотрел на Джерри. Губер уже был у двери. Джерри быстро шел на следующий урок. Толпа его одноклассников и Гарольд Дарси среди них, стояли угрюмо, наблюдая за продвижением Джерри по коридору.
Позже, днем Губеру стало любопытно, что же происходит в зале заседаний. Его привлекли аплодисменты и крики. Он стоял в дверях зала, наблюдая за тем, как Брайан Кочрейн регистрировал последнюю выручку. Здесь были еще более полусотни парней, что выглядело необычно для этого времени дня. Все время Кочрейн фиксировал новые цифры. Сидящие в зале что-то быстро записывали у себя в тетрадках. Перед всеми на виду большим синяком светился Картер, и было ясно, что он вообще не продал ни единой шоколадки – другие давно уже сделали всю его грязную работу.
Брайан Кочрейн что-то разъяснил из написанного на листе бумаги у него в руках, а затем подошел к одной из трех досок, и напротив инициалов «Роланд Гоуберт» написал число пятьдесят.
На какой-то момент Губер не мог понять, что Роланд Гоуберт – это он сам, и дальше продолжал стоять в каком-то оцепенении, в неверии собственным глазам и ушам, и затем:
- Эй, это же я!
- Губер продал свои пятьдесят коробок, - выкрикнул кто-то.
Стулья заскрипели, аплодисменты эхом прокатились между стенами и потолком, и свист ударил по уху.
Губер запротестовал. Он продал только лишь двадцать семь коробок – проклятье. Он прекратил продажу в поддержку Джерри Рено, хотя никто об этом и не знал, даже сам Джерри. И теперь целая акция провалилась, и он понял, что оказался в тени, словно сморщился до невидимости. Он не хотел никому причинять вред и сам достаточно натерпелся, словно побывал в аду, ко всему осознавая, что его дни в «Тринити» сочтены, если войдет в это помещение с ликующими мальчиками и попросит их стереть «50» напротив своего имени.
В конце коридора, дыхание Губера участилось. Но он больше ничего не чувствовал. Он заставлял себя не чувствовать ничего – ни запах гнилья и предательства, ни мелочности и трусливости. И если всего этого не чувствовал, то тогда почему же он все время плакал, пряча лицо в собственном шкафчике?
31.
- Куда спешишь, малыш?
Хамский голос – голос всего самого жуткого в мире, такой же, как и у Гарви Кренча, ожидающего Джерри снаружи, когда тот учился в третьем классе. Он поджидал своих жертв на улице Святого Джонса. Или голос Эдди Гермена из летнего лагеря. У него была улыбка палача, когда мимо проходил кто-нибудь младше его. В то лето он кого-нибудь подкарауливал около цирка и отбирал билеты. Голос, который звучал теперь, был голосом всего самого хулиганского и бандитского в мире – насмешливым и подстрекающим, обхаживающим и сопровождающимся пугающим взглядом: «Куда спешишь, малыш?» – голос врага.
Джерри посмотрел на него. Парень стоял перед ним в вызывающей позе. Ноги были расставлены твердо на земле где-то на ширине плеч, руки на бедрах, словно у него по бокам свисали две кобуры с пистолетами, и он готов быстро их извлечь, или словно был специалистом по каратэ, с руками готовыми рубить изо всех сил. Джерри не был знаком с этим видом восточной борьбы, за исключением бурных снов, когда мог беспардонно крушить своих врагов.