– Мочить, мочить их всех! Чтобы, суки, выметались отсюда!
– Убивать их нужно, блин! Просто убивать, епт!..
Сдерживаться пришлось изо всех сил. Стоило лишь подтянуться на хромированных поручнях, и я могла врезать обеими ногами в оба рыла сразу. И это было бы правильно! Но мне казалось, что на тот день уже хватит.
Кстати, мой отец никогда не был негром. Он был советским кадровым офицером, летчиком, белокожим светлым шатеном, родом с Русского Севера. Неполных два года в середине восьмидесятых отец прослужил военным советником в Эфиопии. Советский Союз сам уже был обречен, но еще пытался изо всех сил поддерживать в странах «третьего мира» всякую мразь. В Аддис-Абебе царил Черный Сталин – зацелованный Брежневым Менгисту Хайле Мариам. Ему щедрой рукой отгружалась военная техника. Эфиопские военные обучались в советских училищах, а на родине им помогали советские офицеры. Отец был направлен в Эфиопию в качестве одного из заместителей советского военного атташе. Обычно неженатых за границу не отправляли, но папа был исключением. В свое время ему удалось совместить учебу в летном училище с занятиями борьбой, поэтому на личную жизнь времени не оставалось вовсе. В двадцать лет он был одним из лучших борцов в советских ВВС в полутяжелом весе, но невестой так и не обзавелся. Не нашел он себе никого и в годы офицерской юности.
Зато, на военной базе «Дебре Зейт» отец познакомился с моей матерью. К тому моменту она сама только что вернулась из Москвы, где окончила обучение в Первом московском медицинском институте. Мама у меня очень способная и упорная с самого детства. Чтобы попасть в Москву, ей пришлось пройти неимоверный конкурс на родине. По возвращении ее направили работать врачом именно в «Дебре Зейт», где по делам службы часто появлялся мой папа. Насколько я знаю, они очень любили друг друга. Когда начальство раскрыло «порочную» связь, мама была уже на четвертом месяце беременности. Чтобы избежать скандала, препятствий в заключении брака им не чинили.
Вначале была даже идея слепить из них образцовую интернациональную семью, но в конце концов этого делать не стали. Решили не поощрять... чтобы другим неповадно было. В итоге отец, женившись на маме, сломал себе и карьеру, и жизнь. Честно говоря, не знаю, был ли у майора-летчика шанс дослужиться до военного атташе. Но как бы то ни было, его быстро и тихо отправили назад в Советский Союз. Он вернулся в Москву и был определен до особых распоряжений в вертолетную часть, специализировавшуюся на доставке больных и раненых по госпиталям. Затем, точно в срок, родилась я.
Не секрет, что во внешности африканские корни обычно доминируют. Кожей и чертами лица я, как и мать, – типичная тигре. Впрочем, как и она, я не негритянка – основная часть населения Эфиопии в принципе не относится к негроидной расе: амхара, ороми и тигре, наряду с жителями юга Индии, являются самыми темнокожими европеоидами. Такая же и я. Исключение – зеленый цвет моих глаз, унаследованный от папы. У темнокожих людей не бывает глаз такого цвета. Как это получилось у меня – загадка для докторов и генетиков.
После моего появления на свет родители переехали из бесприютного офицерского общежития в восемнадцатиметровую комнату в служебной двухкомнатной квартире. Такое жилье на последнем этаже хрущевки было пределом того, на что мог рассчитывать молодой майор с незаладившейся карьерой.
Ему, правда, пообещали при первой возможности предоставить отдельную жилплощадь. Но первой возможности так и не представилось. Да и последней, собственно, тоже. Отца все-таки направили за границу еще раз – теперь в Афганистан.
Маме пришлось устроиться на работу в городскую клиническую больницу через полтора месяца после родов – иначе место врача-инфекциониста мог занять кто-то другой. Она осталась одна с грудной дочкой на руках под вечно протекающим потолком дожидаться мужа. Помогать маме было некому, кроме разве что нашего замечательного соседа Алексея Матвеевича. Он готов был помогать во всем, но пока я была совсем маленькой, ему было не справиться. Вот я и переходила от одной няни к другой чуть ли не каждый месяц.
Потом мама узнала, что она – вдова.
Наша квартира значилась в каком-то фонде временного офицерского жилья, и в нее так же временно пытались вселить вместо нас какого-то прапорщика, но за нас вступился бывший папин начальник, спасибо ему. И вот у нас с мамой осталась непонятно как оформленная та самая временная единица жилья – комната площадью семнадцать целых и семь десятых квадратных метра в двухкомнатной квартире с раздельным санузлом и пятиметровой кухней на две семьи. Сам дом был построен, разумеется, в далекие уже хрущевские времена.