— Моя мать еще жива. Я бы сказал, очень жива. Я редко с ней вижусь. Мы часто ссоримся, если не в разъезде. Она всегда считала, что я… как бы это сказать… очень странный человек.
Я взглянула на него. Он смотрел вдаль, туда, где кто-то из конькобежцев пытался разложить костер на берегу. Опускались сумерки, и глаза Форбса казались темными, почти пурпурного оттенка.
— Ну и что?
— А то, что я действительно странный, — насмешливо ответил он, и добавил: — Я часто ей пишу, сочиняю разные истории о моих успехах, наградах и прочем. Как вы догадываетесь, я все преувеличиваю.
— Кто из нас не делает этого, когда пишет домой?
— И это в сорок пять лет?
— А хотя бы в шестьдесят. Особенно, когда начинаешь это делать с шестнадцати лет.
К нам приблизилась парочка на коньках. Их объятия не оставляли сомнения в том, что они ищут уединения. Увидев нас, они круто развернулись и уехали, разрезая коньками лед.
— Моя мать ненавидит Ловенталя, — произнес Форбс, все еще глядя в пространство. — Она считает, что профессор использует меня, и что он всегда это делал. Но это абсолютно неверно со всех сторон. В своих письмах я как бы контратакую ее. Вы правы. Это поведение подростка, но я ничего не могу с собой поделать.
— Что она вам скажет по поводу гранта?
— О, что-нибудь вроде того… что «Рейсс это, кажется, еще одна еврейская фамилия».
— Понимаю, — тихо промолвила я. Было ясно, что миссис Форбс считает, что ее сын не достоин такой матери. — Но декан Борк сказал мне, что папа очень гордится вами.
— Папа… знаете, я никогда его так не называю. Все так зовут, только не я. Да, профессору Ловенталю, декану Борку и, думаю, даже Хиггинсу теперь мое имя будет знакомо.
Я не сказала ему, как он близок к тому, чтобы избавиться от своего статуса анонимности благодаря интересу к нему Хиггинса.
Форбс повернул голову ко мне и даже чуть наклонился, видимо из-за моего невысокого роста. Было что-то странное в его глазах, когда он сердито посмотрел на меня.
— Скажите мне, Катерина Осборн, чем я так уж изменился со вчерашнего утра?
— Я не видела вас вчера утром, — ответила я.
— Вы уверены, что знаете меня сейчас?
— Я не стала бы этого утверждать. Я знаю немного о том, о ком ничего не знала до вчерашнего вечера. Только это, не больше.
— Говорите мне Рэндалл, — попросил он.
— Рэндалл.
— У вас такие хорошие глаза. И вы отличная журналистка.
— Откуда вы это знаете?
— Борк дал мне репринт вашей статьи о катастрофе в шахте.
— Я польщена, — тихо ответила я.
— Как должен быть польщен и этот проходимец Хиггинс. Он вам нравится?
— Вы его видели когда-нибудь? — ответила я вопросом на вопрос.
— Слава богу, нет. Но буду честен с вами: я хотел бы познакомиться с ним. Думаю, мне понравился бы его образ жизни.
Форбс проводил меня к машине. Я предложила подвезти его, за что он пообещал угостить меня виски в первом же приличном баре. Но мы не сделали ни того, ни другого. Хотя он и презрительно отозвался о «дипломатической почте», которую должен к утру превратить в отчет Хиггинсу, мы оба понимали, насколько важно, чтобы этот документ был безукоризненным.
Глава 4
Я проснулась от несмолкаемого воя сирен. Было начало шестого утра и еще не рассвело. У меня не было причин считать, что этот переполох мог непосредственно меня касаться, но, решив так, я бы сама вычеркнула себя из цеха журналистов.
По Главной улице я последовала за двумя машинами с мигалками и вслед за ними въехала в ворота студгородка к скопищу машин с полицейскими знаками и без оных. Это была площадка перед административным зданием естественных наук. Полицейские, на ходу застегивая шлемы, спешили в стеклянный вестибюль, куда вход посторонним теперь был блокирован усиленной охраной. Моя карточка журналиста не помогла. Никто не говорил, что произошло, и, казалось, никто об этом и не спрашивал друг у друга.
Я отступила на тротуар. В воздухе витал резкий незнакомый запах, а предрассветный туман пригасил яркое мерцание полицейских мигалок. Все это казалось почти фантастическим. Я разговорилась с молодым человеком, сошедшим с велосипеда и стоявшим теперь рядом со мной на обочине тротуара. У студента были длинные волосы и борода. Я спросила о странном запахе в воздухе.