— Так оно и получилось, — подтвердила я.
— Значит, меня хотят видеть при любых условиях?
Я посмотрела на пианино.
— Вы играете?
— Да, но я только что понял, как уже поздно. К тому же я не смогу играть из-за больной руки. Помимо всего, мой сосед, астрофизик, терпеть не может музыку, кроме той, которую большинство из нас не слышит.
Я рассмеялась, мне снова стало просто и легко с ним, он мне снова нравился.
Форбс смотрел на меня тихим спокойным взглядом.
— Мне кажется, что я могу в вас влюбиться, Кэтрин.
— Вам это поможет?
— Да, — сказал он очень тихо, а потом, торопливо сменив тему, спросил: — В котором часу завтра утром мы выезжаем и когда я должен быть в вашем отеле.
— Около одиннадцати. Мне не составит труда заехать за вами, — сказала я. — А теперь мне пора. Я должна еще найти Гиллспи и сказать ему, что его ребят освобождают.
Форбс, вопреки моим протестам, проводил меня до машины. Он признался, что рука его все же болит, но открыл мне дверцу машины и ждал, когда я сяду в нее. Прежде чем захлопнуть дверцу, он наклонился и поцеловал меня, поцелуй был целомудренный, хотя и в губы.
— Я мог бы, вы знаете, — сказал Форбс. Протянув руку, я погладила его по щеке. Щека была небритой, шершавой и горела.
— До завтра, — сказала я.
Отступив, он захлопнул дверцу и еще долго стоял на ветру, пока я не потеряла его из виду в зеркале заднего обзора.
Глава 9
Я не знала, как мне быть с Форбсом. По дороге в морг я думала о том, стоит ли мне говорить с Гилли о странном поведении Форбса. На что он надеялся, заставляя меня думать, будто полиция преследует его, или о том, что его считают главным подозреваемым в убийстве Ловенталя? Это нечто посерьезнее, чем причуды подростка, пытающегося привлечь к себе внимание. Я вспомнила его протест, высказанный Ричарду, ненужный и смутивший всех. Не добивается ли он того, чтобы его действительно заподозрили? Это похоже на мазохизм!
Было несколько минут двенадцатого, когда я приехала в морг. Когда я остановила машину, семья уже уходила и провожавший их Гилли прощался с ними на лестнице. Снова мне пришлось предложить Гилли подвезти его домой, и мы опять погрузили его велосипед в мой багажник. Я рассказала ему, что произошло в тюрьме, о пленке, которая ждет его дома, и о том, что ребята скоро будут на свободе.
— Все было затеяно со злым умыслом, Гилли. Они спровоцировали эту потасовку. Ребята попали в ловушку в коридоре… Это было ужасно.
— Простите, что я втянул вас в это.
— Вы знаете помощника шерифа по имени Таркингтон?
— Он механик, работает в магазине по продаже автомобилей «шевроле». Он из спецотряда О’Мэлли.
— Я ему не понравилась, — сказала я. — Между ним и миссис О’Мэлли что-то есть?
— Давайте рассмотрим всю ситуацию, — ответил Гилли. — Если, конечно, вы готовы посплетничать о Хиггинсе. Или предпочитаете ничего о нем не знать?
— Он ожидал, что я все узнаю, по сути он даже готовил меня к этому, и сказал мне, что судить я буду сама.
— Он самоуверен. Так вот, как все это началось. Миссис О’Мэлли, урожденная Энни Райан, была весьма сексуальной девицей. Ее мать и ее подруга, жена Хиггинса, ныне покойная, — ну, вы это сами знаете, — решили пораньше выдать девицу замуж, чтобы она не натворила чего-либо. Сам Хиггинс принял в этом живейшее участие, а когда жребий пал на молодого ветерана войны Джона Джозефа О’Мэлли, которому Стив Хиггинс оказал политическую поддержку, все были довольны, кроме Энни. Тогда Хиггинс, чувствуя, что дело может провалиться, взял все в свои руки, и скажу со свойственной мне прямотой, что подхватил он это вовремя и так умело, что все пошло на лад, и всех это устроило, даже капризную Энни. В пивных поговаривали, что когда Хиггинс решил, наконец, убрать свои руки с Энни, Джон Джозеф сам попросил его еще повременить. Но потом многое уже переменилось. На выборах прошлой осенью О Мэлли получил восемьдесят процентов голосов, да и Хиггинс, возможно, уже порастратил былую мужскую удаль и силу, и теперь ему достаточно одной любовницы.
— Может, вернемся к тому, что случилось в тюрьме?
— Что ж, я не удивлюсь, если в то время, когда кто-то из ребят надеется вытянуть козырную карту, в руках у Тарки все тузы.
— Мне как-то странно все это. Я считала полицейских законопослушными гражданами и настоящими профессионалами.
— Не вы одна, есть много старых леди, которые разделают ваше заблуждение, и на выборах истово голосуют за них.
— Жаль, я забыла свои старушечьи кеды, — печально сказала я.