— Конечно, — снова согласилась я.
Была суббота, половина восьмого утра. Город только просыпался, однако не постепенно, а какими-то спазматическими рывками. То тут, то там возникали очажки слабой активности горожан — бригада ремонтников чинила освещение на перекрестке улиц Главной и Университетской, проехал фургон пекаря, а за ним, словно конвой, два молоковоза. Попадавшиеся на улицах люди словно торопились поскорее нырнуть в дверь или подворотню. То ли мое воображение разыгралось, то ли все так и было. Гилли считал, что здесь и то и другое. Небо было цвета снятого молока. Я и об этом сказала Гилли.
— Цвета кожи белого человека, — поправил меня он.
— У вас все замешано на политике, — запальчиво возразила я.
— Лучше о политике, чем ни о чем. Разве вы не слышите, как воют сирены по бедолаге Стену Родсу?
— Но это же хорошо!
Он помолчал, раздумывая.
— Возможно.
— Как вы узнали об этом, Гилли?
— В муниципальной полиции, куда я позвонил по поводу кражи вашей машины. Они перепуганы. Каждый раз, когда убивают черного, полицейские ведут себя как шизофреники: то ли радуются, то ли скорбят. Не разберешь. — Проехав молча пару кварталов, Гилли продолжил: — Йегер, черт знает что наболтал репортерам вчера вечером, и почти прикончил Братство. Красный социализм, боже праведный! Я уже вижу первую страницу газеты Хиггинса: черная сила, красный социализм в шахтах. Редакционная статья, черт бы их побрал! Аршинные заголовки.
— Йегер использовал и меня в своей грязной игре, верит он в это или нет. Он сказал репортерам, что Таркингтон ударил меня по лицу. Ничего подобного не было. Как бы мне опровергнуть это, вы не подскажете?
Гилли не ответил. Его внимание раздваивалось: он вынужден был смотреть и вперед и в зеркало заднего обзора. Оглянувшись, я увидела, что двое мужчин несут снятую где-то дверь. Мы въехали в ту часть города, где служебные здания встречались все реже, появились свалки старых автомобилей, дровяные склады, дешевые закусочные и парикмахерские на углах. Это были кварталы бедноты, близился Бейкерстаун.
— Готовятся заколачивать витрины и окна, — заметил Гилли.
Мне стало понятно, для чего понадобилась дверь, которую тащили мужчины. Чем ближе был Бейкерстаун, тем чаще встречались закрытые ставнями окна и витрины.
— Единственный совет, который я могу вам дать, Кейт; достаньте себе голубой шлем и не снимайте его с головы. У меня подозрение, что в этом городе нас выстроят и пересчитают. Или пересчитают, когда мы уже будем на земле.
— В последнее время были случаи беспорядков?
— Время от времени. В наши дни обычно это бойкотирование черными магазинов и лавок, принадлежащих белым, главным образом в центре города. Прошлым летом в Бейкерстауне открыли кооперативный магазин, похожий на тот, студенческий, который недалеко от меня. Открылся он благодаря усилиям Джорджа Кенби, но мы тоже помогали, когда он позволял. Теперь кажется горькой иронией, что пастор Стенли Родс так радовался помощи белых студентов. Кооператив поджигали трижды, насколько мне помнится. Следовали репрессии, снайперская охота. Это были паршивые времена.
Мы въезжали в Бейкерстаун со стороны Мэйн-стрит и шоссе № 32. Отсюда видна старая пекарня и крест из водопроводных труб. Гилли указал мне на группу полицейских и помощников шерифа. Их шлемы напоминали по форме шлемы горняков: пластиковые сверху и подбитые мягким материалом изнутри. Но я не увидела ни одного Голубого шлема. Среди муниципальных полицейских офицеров было двое черных. Улица оказалась забаррикадированной.
Гилли резко свернул в боковую улицу, еще один поворот — и мы были в черном гетто. Группками стояли женщины в шалях, у многих они были накинуты прямо на ночные сорочки. Увидев нас, они дружно повернулись к нам спиной. Гилли тщетно махал им рукой, но никто ему не ответил.
— Плохи дела, Кейт. Эти люди знают меня. Мы с ними вместе готовили пасхальный фестиваль.
Мне было жаль его, ему, кажется, действительно стало обидно.
— Они могли бы прямо сейчас возродить прежнюю дружбу, — сказала я.
В конце квартала на тротуаре собрались детишки. Когда мы приблизились, они, оживившись, стаяли забрасывать нас камнями и комками засохшей грязи. Кто-то запустил в меня бутылкой. Я пригнулась. Стекло окна треснуло. Двенадцатилетние мальчишки и девчонки, сделав свое дело, бросились врассыпную.
Большинство мужского населения гетто только сейчас покидало дома, и первым делом спешили во двор — по нужде. Разумеется, я не удержалась от комментариев.
— Да, это так, — согласился Гилли. — Поэтому летом здесь такая вонь, какая была у их предков в восемнадцатом веке.