Я рассмеялась. Официант подал ему виски. Он поднял бокал и выпил, вздохнув от удовольствия. Я пыталась определить, кто он по акценту: образован, никаких следов провинциализма в речи.
— Вам что-нибудь говорит имя Дениэля Ловенталя, миссис Осборн? — Его взгляд скользнул по моему обручальному кольцу.
— Нобелевский лауреат? Да, конечно.
По его лицу словно что-то пробежало, еле заметно дрогнули крылья носа, будто он принюхивался. Возможно, он надеялся, что имя Рэндалла Форбса мне тоже знакомо.
— Я получил степень доктора благодаря Ловенталю, моему учителю… Это были времена славы и красивой одежды. Мы были великолепной командой теоретиков, достойных этого названия. Но все распалось, как и сама наука. Нас осталось только двое, старик и я. Он ректор факультета в университете Венеции. Или вы сами знаете об этом?
Я отрицательно покачала головой.
— Хотя, подумав, я, возможно, и вспомнила бы.
— Значит, вы из университета?
Я снова покачала головой.
— Я почти уверен, что вы не торгуете косметикой, — неосторожно выпалил он и покраснел, но тут же постарался все поправить: — Я имел в виду… — Он растерянно развел руками.
— Что я сейчас пойду и подкрашу губы? — насмешливо сказала я.
— О, Боже. Может быть, вы действительно торгуете косметикой и продаете ее тому, кто в ней так нуждается.
— Не беспокойтесь, — улыбаясь, ответила я. — Я журналистка, профессор Форбс.
Собеседник воздержался от каких-либо комментариев, не желая далее испытывать судьбу. Когда официант принес меню, Форбс продолжил тему:
— Я действительно однажды познакомился в поезде с женщиной, которая торговала косметикой. Тогда я был женат, и знаете, что она сделала? На другой день явилась ко мне в дом и сказала моей жене, что это я предложил ей зайти к нам.
— Ей удалось что-нибудь продать? — спросила я.
— Вы угадали. Она получила выручку там, где, по-моему, у нее не было никакого шанса заработать хотя бы пенс. Я действительно совсем не знаю женщин. — Он пробежал глазами меню и посмотрел на меня. — Сделайте заказ, а я куплю бутылку вина. Пожалуйста, не возражайте. У меня есть повод.
— И не подумаю возражать.
Мы заказали луизианские устрицы и телячьи ребрышки.
Я подняла бокал.
— За то, что вы празднуете, профессор.
— Я пока не хотел бы, чтобы это попало в газеты.
— Это исключено, — заверила его я, стараясь не быть серьезной.
И все же он колебался. На его щеках появились два красных пятна, а лицо побледнело, но он все же отважился.
— Я хочу отпраздновать грант в триста тысяч долларов для исследовательской работы на моем факультете, которому никто даже копейки не собирался давать. Но я этого добился.
Он откинулся на спинку стула и стал раскачиваться, улыбаясь и кивая головой. Видимо, профессор не часто улыбался, и его улыбка казалась вымученной, но румянец снова расцвел у него на щеках, а в глазах светилась радость. Он горделиво повел плечами, когда сказал:
— Это произошло сегодня.
— Поздравляю, — сказала я, хотя полагала, что триста тысяч долларов в наше время не столь значительная сумма, когда речь идет об исследовательских работах. — И как же вы собираетесь ими распорядиться?
— Думаю, мы обязательно закончим начатый эксперимент. Что бы ни решило начальство! Дело в том, что наши исследования не преследуют никакой прикладной цели. Вы понимаете, что я хочу сказать? Ничего намеренно полезного.
— Чисто теоретические исследования.
— Совершенно верно. Черт побери, чистейшие… — Он на мгновение задумался. — Знали бы вы те времена, когда старику было столько же лет, сколько мне сейчас, а я был его учеником! Какие задачи мы перед собой ставили, какие фантастические планы строили… Это было похоже на игру в пятнашки среди звезд.
— Неужели сейчас все так изменилось?
Лучше бы я не задавала ему этого вопроса. Он помрачнел.
— Да, конечно. У меня есть аспирант, который считает все свои рефераты кучей дерьма.
— И тем не менее хочет получить ученую степень, — заметила я.
— Кто знает, чего они хотят в наши дни? Научные связи практически сведены к нулю. Наши встречи и общения — это просто редкая случайность.
— Зачем вы занимаетесь преподавательской работой? Ведь вас интересуют фундаментальные науки?
— Я должен! — В голосе мистера Форбса слышались нотки раздражения. — Одно другому не помеха.
— Я не хотела задеть вас, — тихо успокоила его я.
— Я знаю… — Он засмеялся невеселым смешком. — Вы должны понять, что ни правительство, ни промышленность не станут соперничать с университетом из-за моих услуг.
Я сочувственно кивнула.
Мой собеседник заказал полбутылки шабли к устрицам и «Медок» 64-го года к мясу.
— Каждому давай конструкцию полегче, без тяжелого днища, поскольку она должна летать, — пояснил он. — А выбор невелик.
— И все же, — сказала я, возвращая разговор к физике. — Все, что касается термоядерных синтезов, свертыванию не подлежит, не так ли?
— Да, — согласился Форбс со снисходительным удивлением. Он не ожидал от меня такой осведомленности. На память пришла поговорка о собаке, которая поднялась и стала ходить на задних лапах.
— Я говорю как умеренный невежда.
— А я как личность, недостаточно осведомленная. Наша скромность делает нас равными, не так ли?
— Мы откровенны как современная молодежь. Она считает, что всегда откровенна и честна.
— Должна быть такой. Но, увы, это не так, — ответил Форбс.
— А что думает нынешняя молодежь о Ловентале?
— В каком смысле?
— В политическом. Когда я училась в колледже, он скорее был известен своими левыми взглядами, чем научными работами.
— Я об этом ничего не знаю.
Вопрос был некорректным, ибо Форбс судя по всему не интересовался политикой. Я это интуитивно почувствовала и мне стало жаль, что я погасила слабую искорку доверия между нами.
— Он будет рад вашему успеху… в Чикаго, — сказала я.
— О, конечно! — Форбс ожил прямо на глазах. — Надеюсь, он не придаст этому такого уж большого значения. В конце концов, он сам получал гранты куда более значительные, чем этот… и от более известных фондов, нежели фонд Бернарда Рейса. — Он призадумался над тем, что только что сказал. — Похоже, я кажусь неблагодарным, не так ли?
Я опустошила свой бокал с бурбоном. Официант убрал его со стола, прежде чем начал открывать вино. Затем он совершил ритуал дегустации, налив Форбсу несколько капель. Тот попробовал и слегка сморщил нос.
— Чего на самом деле ждут от вас те люди, которые дали вам деньги, профессор?
— Ха! Как вы догадались?
— Работа моего мужа часто зависит от грантов. Он археолог.
— Чистой энергии. Вы поняли сразу, — ответил Форбс, которого в данную минуту мой муж интересовал так же, как меня дама, торгующая косметикой. — Вот что для них означает синтез. Им подавай экологию и энергию в одном пакете. В этом и состоит фокус. Русские подошли к решению этого вопроса благодаря конверсии, и если затея выгорит, — Форбс пожал плечами, — они намного опередят нас.
— Вас беспокоит, что они вырвались вперед?
— Меня тревожит то, что я не знаю, что известно им. Их ядерный конвертер не моя область изысканий, но мне хотелось бы знать о нем. В наше время такие знания необходимы. Похоже, трансформируя энергию в силу, им удалось избежать фазы загрязнения… Если хотите, я вам объясню…
— Да, пожалуйста, — согласилась я, убежденная в том, что, восполняя свой недостаток информации в этой области, я даю ему возможность пережить лучшие моменты беседы с представителями Фонда.
Во время ужина он говорил не переставая, я подогревала беседу, время пролетело незаметно. Сознавая мимолетность нашей встречи, мы оба, быть может, были более откровенны, чем следовало, когда разговор попутно соскальзывал на нечто сугубо личное.