В устах двенадцатилетки это звучало весьма забавно. Он продолжил:
— Не все они пахли грозами, но все — несли перемены. Если в мире есть что-то, что я ненавижу — это они. Перемены. Перемены и грозы. Вспышки, которые представляют все в таком искаженном виде, что ты начинаешь сомневаться в собственном разуме. Яркий свет, в которым ты стоишь, будто голый, и нет ничего — ни прошлого, ни будущего, ни настоящего. Твое сознание будто растворяется в грохоте стихии, а когда собирается вновь — никто не может гарантировать, что это ты, а не кто-то новый с поддельной памятью. Никто не может гарантировать, что то, чем забита твоя черепушка — это действительно твои мысли, твои идеи, твоя вера. Я частенько чувствую себя всесильным, Тинави. Но чаще — уязвимым. И когда приходит гроза… Когда приходит гроза, мне кажется, что я — песчинка, попавшая в глаз всевидящему богу. И он злится, и хочет выковырять меня поскорее, и от его плохого настроения горы раскалываются, становясь вулканами. Всю свою жизнь я ищу правду. Правду о том, кто мы, откуда, зачем и почему. И несмотря на то, что я знаю и могу куда больше, чем все выэ, я чувствую, как раз за разом ступаю на неправильный путь. Мне катастрофически не хватает времени. Грозы и перемены обнуляют все, возвращают меня на старт, раз за разом. Так что будь проклят чертов запах озона.
В Малом Архивном зале потемнело. Аквариумы с осомой тихонько зажужжали, начали рябить, застухая и разгораясь вновь. Серый архивариус подошел к самому крупному и постучал костяшками пальцев по тонкому стеклу, будто пытаясь разбудить траву. Я оторопела почесала макушку и протянула, глядя в круглые, совиные глаза мальчика:
— Ну у тебя и загоны, Карл…
От его взгляда, последовавшего за этой репликой, мог с легкостью воспламенится Смаховый лес. Целиком. Сухой, мокрый — неважно.
Я сглотнула:
— Короче, не волнуйся, парень. Дахху найдется. А грозы сегодня не будет, я вчера читала прогноз в «Вострушке».
— О, поверь!..
С саркастической усмешкой, искривившей губы, Карл вылез из кресла и, нарочно топая, покинул зал. Сколько на него не шипел архивариус — Карлу было по барабану.
— Во дает, — изумленно покачала головой я и пошла искать Полынь.
Несмотря на то, что я изо всех сил уговаривала себя не поддаваться панике, было сложно не поверить в интуицию Карла. Если у чудо-мальчишки так портится настроение — жди беды.
Чтобы успокоиться, я стала напевать про себя дурацкие детские считалки.
****
— Ну здравствуй, синеокая звезда Иджикаяна!
Куратор встретил меня в превосходном настроении. Он сидел на своем любимом широком подоконнике, буквально тая от удовольствия. В честь торжественного дня Полынь надел совершенно безумное радужное одеяние. Если б я не знала, что он тот еще модник, то решила бы, что Внемлющего просто облили краской: на белом фоне всех его маек расплывались хаотичные разноцветные пятна, принимающие самые дикие формы.
— Да по тебе можно проводить тест Роршаха для умалишенных, — фыркнула я, с любопытством присматриваясь к красочным разводам.
Полынь, болтая ногами, поднял мне навстречу бокал с чем-то шипящим:
— Почти угадала, дорогая. Если честно, не стань я тем, кто я есть, я бы точно пошел в мозгоправы. Всегда интересовался человеческой психикой.
— Да? А почему тогда выбрал госслужбу?
— Иногда за нас все решает судьба, — беззаботно пожал плечами куратор.
Потом хохотнул:
— Ну или родители.
— Злишься на них за это? — я взяла у Полыни второй фужер. Стеклянный, со сложными гравировками, бликующий в ярком утреннем свете:
— Не рановато ли мы празднуем, кстати?
— Отвечая на второй вопрос — не рановато. Я уже на пределе. Ты даже не представляешь, как я хочу, наконец-то, отвлечься… Если честно, — он усмехнулся, — с моей стороны это какое-то баловство. Намеренное заигрывание с фатумом. Я так устал в последнее время, что сейчас, на финишной прямой, хочу назло всему миру и себе самому расслабиться, позволить вселенной решать за меня. А что касается родителей — нет, не злюсь. Они хотели, как лучше. Рассчитали все чисто математически, как и подобает Внемлющим. Одна жертва, да. Зато пятеро братьев учатся в Академии бесплатно.
— Да ладно тебе. Многие идут на госслужбу по любви. Не страдай.
— Я и не страдаю, Тинави, — он подмигнул. — Просто иногда хочется сболтнуть чего-нибудь эдакого. Подкинуть собеседнику головоломку, пусть сидит, хмурится, решает. Точнее, нет. В идеале я бы хотел, чтобы это мне подкидывали маленькие повседневные тайны. Но всем лень этим заниматься, так что приходится самому играть роль ведущего. Жаль, ты никогда не клюешь. Столько красоты развешано у тебя перед носом! Что-то намеренно. Что-то случайно. Но ты так любишь свою уютную конуру, эту вечную роль жертвы, улыбчивой дурочки, знающей свое место, что не стремишься складывать кусочки смальты в мозаику и дерзко вывешивать полотнище правды при свете дня… Была у меня такая подруга. Когда играла в покер — пусть даже все карты у нее на руках — все равно орала «пас!» и скакала поскорее прочь от круглого стола. Ни азарта, ни смелости. Как будто, если дерзнешь, если покусишься на большее, накажут. Тебя что, били в детстве? Почему ты вечно тише воды, ниже травы? Почему отказываешься думать? Зачем ведешь себя глупее, чем можешь?
— Так, Полынь, — мое лицо окаменело. — Кажется, ты пьян, дружок. Я принесу тебе воды.
Куратор поморщился, будто я сказала что-то неприличное. Потом спрыгнул с подоконника.
Подошел ко мне, сильно пахнув лекарствами, поднял брови и ехидно проговорил:
— Да если б я и хотел, то не смог бы напиться. Из меня это умение вытравили. Специально. Я скорее сдохну, нежели потеряю способность соображать ясно, гори они все синим пламенем!
Горько фыркнув, он отошел к своему рабочему креслу.
— Они? Жители Шэрхенмисты? — полюбопытствовала я.
— О, да ты все-таки соображаешь!
Пока я прикидывала, как погрубее ему ответить, Полынь уселся поудобнее и начал стягивать сапоги. Я перевела взгляд на ноги куратора и не смогла подавить судорожный вздох.
У Полыни почти не было стоп.
Нет, я неправильно выразилась. Не спешите представить себе несчастного инвалида. У Полыни не было стоп в том смысле, что они были практически прозрачными.
— Э?… Все нормально? — опешила я. Полынь перехватил мой оторопелый взгляд и захохотал, закинув голову назад. Я продолжала пялиться на его невидимые ноги.
— Издержки профессии, — пожал плечами куратор. — Специальное наказание… или, вернее, предупреждение для тех, кто слишком увлекается работой. Нравится?
— Нет, не нравится. Вообще, кончай этот цирк, — поняв, что никакого дискомфорта из-за «пропавших» ног Полынь не испытывает, я разозлилась:
— Я не буду идти у тебя на поводу и — как ты это назвал? — решать развешанные головоломки. Ты хочешь мне что-то сказать? Говори. Не хочешь? Тогда не морочь голову. Как я понимаю, ты дико прешься от того, что весь из себя такой таинственный, тебе в кайф эти неоконченные разговоры и толстые намеки. А мне — нет. Я не буду играть с тобой, господин Внемлющий, особенно сейчас, когда, поправь меня, если ошибаюсь, мы пытаемся закрыть самое важное в твоей карьере дело. Так что прекращай пьянствовать. И захлопни варежку.
Куратор откинулся в кресле и скрестил руки на груди. Вытянутые ноги тянулись к середине комнаты. Одна полупрозрачная стопа вольготно расположилась на другой. Закрытая поза, зато взгляд такой вызывающий, что я невольно покачала головой — ну да, конечно, заливай, что тебя не берет алкоголь.
Темные пряди Полыни, блестящие от бусин и монеток, полностью скрывали острые скулы куратора. Огромные часы тикали на груди, как гномья бомба. Татуировка Ловчего пульсировала зеленым.
— И вообще, ты похож на моего кузена-наркомана, фаната грынды, — покачала головой я. — Не лучший образец для подражания.
В этот момент в распахнутое окно кабинета влетела не перестававшая верещать черная ташени. Плюхнувшись в подставленные лодочкой ладони Внемлющего, она нежно чирикнула. А потом раскрылась в послание.