Сказы деда Щукаря, Копытовского, Лопахина, других героев «Поднятой целины, «Они сражались за Родину» органично встроены в ткань повествования этих романов Шолохова. Фольклорный генезис этих сказов очевиден, так как в них не просто воспроизводится та или иная житейская или историческая ситуация, в которой очутились герои, но в них звучит некое обобщение, надличностная мораль, эти сказы приобретают характер притч. Одно из вершинных произведений писателя рассказ «Судьба человека» по своему жанру является также с к а з о м.
Разумеется, что человеческий материал, исследуемый Шолоховым в «Донских рассказах», не давал возможности развернутой психологической его обрисовки. Но процесс развития новых форм народного самосознания совершался одновременно с разрушением отживших форм, покоившихся на сословности и патриархальности. Эти новые формы самосознания знаменовали появление самосознания нового типа – социально-культурного и исторического. Человеческая субъективность «перекрывалась» категориями более высокого порядка, включавшими человека в ход истории, приобщавшими его к процессу становления нового общества, новой нравственности.
Шолоховский герой должен был научиться соизмерять осознаваемые им закономерности исторического и социального развития общества с развитием своей духовности и опосредовать эти закономерности посредством саморазвития. Диалектика истории и диалектика души героев у Шолохова призваны были совместиться. В силу этого Шолохов, по точному замечанию исследователей, воссоздал «глубинный анализ человека как цели общественного развития» [13, 147].
В целом сказ в литературе 20-х годов позволил писателям выйти к самому существу народного миропонимания, к процессам освоения народным сознанием революционной действительности. У Шолохова в «Донских рассказах» сказовая форма, а к ней мы можем отнести «Семейного человека», «Шибалково семя», «Лазоревую степь», «Председателя Реввоенсовета республики», «О Донпродкоме…», «О Колчаке, крапиве и прочем», представляла, кроме того, и своеобразную форму психологического анализа. В «Семейном человеке» и «Лазоревой степи» сказ обрамлялся развернутыми эпическими экспозициями и эпилогами, позволившими вывести эту форму на более широкий и более объективный простор суждений о мире. То же мы наблюдаем в эпических полотнах писателя – «Тихом Доне», «Поднятой целине», главах из романа «Они сражались за Родину».
Упомянем, что в русском литературоведении теоретически проблема сказа впервые была выдвинута Б. Эйхенбаумом. Понимание сказа определялось им как установка писателя «на устную форму повествования» [14, 45]. Важное дополнение было произведено М. Бахтиным, который, отмечал, что «элемент сказа, то есть установка на устную речь, обязательно присущ всякому рассказу», обратил внимание на то, что сказ «есть прежде всего установка на чужую р е ч ь, а уж отсюда, как следствие, – на устную речь» [15, 326-327].
В сказе «сливаются две струи, народнопоэтическая, фольклорная и событийная, реальная, которая становится главной, доминирующей в сказовой форме» [16, 187], – уточняет Н. Федь. То есть особая психологическая напряженность сказовых форм заключена, помимо первоначальной установки на воспроизведение другого человеческого сознания, а стало быть, и психологии, в соединении – на уровне стиля, структуры повествования – двух пластов: событийного, уже совершившегося в прошлом, и психологического, определяющегося при переживании, при осознании совершенного субъектом сказа. Эта «разорванность» синтезируется в общей структуре повествования, в композиционной его организации и – самое главное – в тех особых микроструктурах сказа, которые дают представление о взаимосвязи авторского сознания и сознания персонажа, субъекта сказа.
«Чужая речь» как основная стихия повествования вводила в художественное произведение другое мышление с его индивидуальными законами психологического, интеллектуального и всякого иного подхода к жизни. Таким образом, понимая сказ как привнесение в произведение «другого» мира, чужой психологии, мы неизбежно всякое отношение к жизни или человеку, выявленное в сказе, воспринимаем как психологическое, объясняем закономерностями человеческой психологии, внутреннего мира человека.
Интонация, ритмика, самые речевые формы, многие поговорки и пословицы, присутствующие в сказе, создают особый колорит повествования, который в полной мере определяется близостью авторского сознания к сознанию рассказчика. Субъект сказа воспроизводит события, уже произошедшие с ним. И та степень внутренне-психологического приближения, которая возникает при повторном, словесном воссоздании жестоких и бескомпромиссных коллизий текстов Шолохова, свидетельствует об уровне сознания осмысляющего себя человека, то есть об уровне самосознания. Сказовые формы подчас начинают доминировать в общем плане повествования, как это происходит во второй книге «Поднятой целины», где монологи-сказы деда Щукаря являются во многом формообразующими, влияющими на композицию глав, характеризуют других героев романа. Но во всех произведениях Шолохова мы отчетливо видим проявление самого эстетического принципа, когда миметические доминанты одного типа воспроизведения бытия (фольклорного) переносятся, передаются другому, развитому типу литературного повествования.