Создав свой способ изображения (и понимания, прежде всего) русского человека культурного, образованного круга, Толстой раскрыл новые возможности для этого человека, показал его потенции на будущее, ментальные ресурсы русской культуры в принципе. Вот один из примеров того, как Толстой раскрывает своих любимых героев.
Он показывает, как Пьер размышляет о своем разговоре с Андреем Болконским: «Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен прийти на помощь, просветить и поднять. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит все его учение, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню» [26, 121]. Одно положение мысли тесно привязано к другому, один поворот суждения вызывает ответную реакцию другого суждения – и так везде и всюду у Толстого господствует стихия причинно-следственных отношений, взаимозависимостей и взаимообъяснений. Сам Андрей, излагая свою программу жизни после Аустерлица и смерти маленькой княгини, ничтоже сумняшеся перечисляет Пьеру по пунктам – первое, второе, третье…
Но мы помним, что Толстой, показывая и раскрывая своих героев таким сложным образом, не забывал о наличии в России другого, громадного слоя людей, которые не обладал подобной психологической «дробностью» и детализаций мыслей и чувств, но, тем не менее, нес в себе некую правду, некое – более значительное, чем у образованных героев – объективное знание о бытии. Толстой подвергал это знание анализу в своих «народных рассказах», в других произведениях, и не знал окончательно, какой точке зрения, чьей позиции отдать предпочтение.
У Шолохова такого раздвоения не было. В «Тихом Доне» народ выступает основным субъектом мышления о бытии, тогда как в «Войне и мире» этим субъектом является отчужденная от народного общежития личность, дворянин, все время пытающийся преодолеть данную отчужденность от «мира».
Содержанием самосознания героев Льва Толстого является процесс аналитического мышления, направленный на постижение собственной сущности (человеческой сущности в принципе) и своего места в мире, в бытии. Логической формой выражения этого процесса будет являться коренная непротиворечивость самосознания любого героя Толстого. «Диалектика души» каждого из них развивается в широчайших пределах и практически ставит в границах сознания героя все основные философские, мировоззренческие вопросы человеческого бытия, но сама «диалектика души» остается как бы зафиксированной в пределах компетенции автора. Отсюда явно выраженная «монофоничность» Толстого, о которой писали многие исследователи его творчества.
М. Бахтин так замечал об этом: «Мир Толстого монолитно монологичен; слово героя заключено в твердую оправу авторских слов о нем… Самосознание героя – не только момент его твердого образа (то есть сознания автора – Е. К.) и, в сущности, предопределено этим образом даже там, где тематически сознание переживает кризис и радикальнейший внутренний переворот… Самосознание и духовное перерождение остаются у Толстого в плане чисто содержательном и не приобретают формообразующего значения; этическая незавершенность человека до его смерти не становится структурно-художественной незавершенностью героя… Самосознание и слово героя не становятся доминантой его построения при их тематической важности в творчестве Толстого… Монологически наивная точка зрения Толстого и его слово проникают повсюду, во все уголки мира и души, все подчиняя своему единству» [27, 94-95].