Ему грозило тюремное заключение.
Предупредив господина Шолохова о последствиях, грозные гости отбыли. Едва придя в себя и еле сумев запрячь в повозку лошадь, Александр Михайлович бросился по родственникам: дайте денег. Но, видимо, речь шла о слишком больших суммах – и его не смогли выручить.
Что оставалось делать?
Всё продать подчистую.
Бросить пить.
Съехать прочь.
Начать другую жизнь.
В 1909 году Александр Михайлович предложил соседу Степану Шутову купить у него в долг дом.
Объяснил, что такая маленькая усадьба ему не нужна.
Этот милый несчастный человек, как мог, старался сохранить лицо. Усадьба его была вовсе не маленькой – имелись, как мы помним, и лавка, и крепкие хозяйственные постройки. Но, стараясь хоть на рубль поднять цену, он продавал свою «маленькую усадьбу» не просто со всей утварью, но даже с детскими игрушками.
Клавдия Степановна Телицына, дочка Шутова, вспоминала: «Мне тогда было 4 года. Мишу запомнила в коротких штанишках, в рубашке с матросским воротничком. Я подошла к нему, взяла его игрушки, а он их стал отнимать. Тут я расплакалась: считала, что игрушки теперь мои. Подошла к нам его мама, Анастасия Даниловна, тихо сказала, чтобы он отдал мне игрушки. И Миша тут же выполнил её просьбу».
Шолоховы съезжали вовсе не для того, чтоб перебраться в большую усадьбу. Они съезжали, чтоб отца не поселили в тюрьме.
Кое-как сторговавшись с Шутовым, в следующем, 1910-м, семья Шолоховых переехала в станицу Каргинскую, тогда ещё хутор Каргин.
С тех пор семья долго будет мыкаться по съёмным квартирам.
В Кружилине они прожили пять лет.
Лежащий на перекрестье дорог хутор Каргин был основан в 1797 году сотником Вёшенской станицы Фёдором Каргиным и его братом Дементием. На Дону хутора часто носили имена их основателей.
Шолоховы сняли квартиру в самом центре, возле Воскресенской площади: по воскресеньям там собирался базар, отсюда и название.
Брат Александра Михаил Михайлович Шолохов со своей семьёй и сестра – Капитолина Михайловна, в замужестве Бондаренко, – жили неподалёку. Казалось бы, трудное положение Александра и ближайшее соседство могло бы послужить наконец сближению с братьями. Всё-таки пять лет минуло с той поры, как сошёлся он с Анастасией. Но нет, ничего подобного не происходило. К Александру и Анастасии по-прежнему никто не заходил. Маленький Миша дядьёв и тёток и в новом доме не видал.
Сам Александр мог навещать брата Михаила и сестру Капитолину, но сожительницу и мать своего ребёнка брать с собою был не вправе.
В 1912 году Капитолина Михайловна в возрасте 49 лет умерла. Все братья и сёстры, ближняя и дальняя вёшенская родня явились на похороны. Была, скорее всего, и Мария Васильевна – бабушка Миши: так и не признавшая внука. Но и эта трагедия не примирила Шолоховых и Моховых с «экономкой» Черниковой. На поминки Александр сходил один. После поминок к нему в гости – хоть посмотреть, как обжился, – никто не заглянул.
Миша никогда не общался со своей бабушкой. Едва ли он вообще видел её.
Взрослея, он всегда ощущал свою отдельность, надорванность.
Казачество матери – не природное, а будто подворованное у оставленного мужа.
По отцовской линии он купеческий отпрыск – но в настоящего купца отец так и не обратился, навсегда застряв в мещанском сословии. Спасибо хоть в тюрьму не попал.
Дед внука не дождался, бабка его отвергла: не пришлось ему в богатом купеческом доме на перилах покататься.
Ладно – дом, ему даже фамилии от предков не досталось!
Когда-то шолоховские, а теперь моховские хоромы он видел только со стороны, когда с отцом бывал в станице Вёшенской.
Так и Гришка Мелехов на первых страницах «Тихого Дона», наловив с отцом рыбы, заходил во двор к Моховым: опасливо оглядывая чужой, богатый, спокойный быт.
Но и опыт отчуждения – он тоже обогащал этого татарчука, вцепившегося, как репей, в жизнь.
Его называли «нахалёнком» – на Дону это обычное определение безотцовщины, незаконнорождённых. Но здесь значение прозвища усиливал ещё и неуёмный характер мальчика.
Анна Петровна Антипова, жительница Каргина, некоторое время жившая с Шолоховыми по соседству, запомнила показательную картинку. Татарчук постоянно вертелся возле каргинского колодца: «Бывало, только повесят ведро на крюк, глядишь, а Мишка уже сидит на журавле. Прогонят его, только возьмут ведро, а он, сатанёнок, тут как тут – опять сидит и ухмыляется. Уговоры и стращания на него не действовали. Можно было, конечно, поднять его. А вдруг сорвётся да упадёт вниз. Хворостиной прогонят, так он издали смотрит, как бы уловить момент и снова подбежать».