Февраль. Политбюро ЦК занялось восстановлением Комитета по Сталинским премиям. С одобрения Сталина Фадеев становится председателем. Шолохов включен в список его членов. Спустя время цековцы удивились, как странно он отнесся к доверию вождя. В 1952-м секретарям ЦК передали «Справку Отдела художественной литературы и искусства ЦК ВКП(б) о работе Комитета по Сталинским премиям в области искусств и литературы». В разделе «Пассивность некоторых членов Комитета» в числе грешников назван Шолохов. Его даже предложили исключить из комитета, да одумались.
Потом объявился Сергей Ермолинский — предложил идею киносценария «Тихого Дона». Все было бы хорошо, если бы давний собрат по искусству не был осужден как «враг народа». Он находился в политссылке: паспорта не было, разрешались только краткие наезды по вызову киностудии. Ответный порыв — помогать изгою. Приглашает в Вёшки, обещает встречу по приезде в Москву, читает-перечитывает варианты сценария, обогащает творческими советами и, наконец, рекомендует его начальству «Мосфильма» («Вполне доверяю кинематографическому опыту т. Ермолинского…»).
Этого показалось мало. Узнав, что приятелю удалось перебраться в Тбилиси, шлет ему душевное, с лукавинкой, письмо: «Дорогой старик. Я прослезился, узнав из письма, как много ты совмещаешь в одном лице профессий… А вдруг без тебя не сумеют прожить в Тбилисском киномире? Что тогда? Прощай рыжики и маслята (не говоря уже о белых грибах), прощай бережки и язики в реке, и шторы на окнах, и левитановский пейзаж, и позолоченные корешки книг… Привет от Марии Петровны и меня. Обнимаю и надеюсь на встречу. Все желаемое сбывается, так ведь?»
Шолохов решил помочь ему реабилитироваться, что восстановило бы того в гражданских правах. Обратился к московскому городскому начальству. Но здесь не удостоили ответом. Он тогда — к секретарю Президиума Верховного Совета СССР: «Пересылаю Вам заявление т. Ермолинского на имя тов. Шверника о снятии судимости». Был бы перестраховщиком — так этим бы и ограничился. Но нет, отдает в залог весь свой авторитет: «Со своей стороны заявляю, что знаю Ермолинского как честного советского человека».
Увы, в тот сценарий, который разработал Шолохов, помимо его воли вписывается непредусмотренный персонаж — заместитель министра кинематографии со своим заключением: «Сценарий С. Ермолинского „Тихий Дон“ не сможет быть запущен в производство».
Власть и литература… 13 апреля 1946 года Сталин на Политбюро дает установку на новый курс в литературе и искусстве. Жданов по законам аппаратной жизни созывает работников ЦК. И от имени вождя пошли суровая критика и жесткие указания: «Хороших и крупных произведений у нас, к сожалению, мало… критику мы должны организовать отсюда — из Управления пропаганды… товарищ Сталин назвал как самый худший из толстых журналов „Новый мир“…»
Все это скажется на Шолохове. Не пожалеют переиздаваемый «Тихий Дон», хотя «хороших и крупных произведений мало». И организуют критику. И не станет почетным его пребывание в редколлегии «Нового мира»…
Он не мог не знать о критике журнала. Впору бежать из редколлегии или осуждать. Однако не опустился до этого состояния. Возможно, что с особым пристрастием перелистал апрельский номер журнала — что же вызвало державный гнев? Промашка за промашкой! О вожде только одно сочинение — небольшое стихотвореньице. Статья с безоговорочной похвалой нового романа опального Фадеева — вскоре Сталин обрушит на «Молодую гвардию» критику за недооценку партии. Восхваляется Есенин; любовь к нему возродилась в войну — вскоре его поэзия начисто исчезнет с печатных страниц: не учит активно строить социализм. Доброе слово сказано о казахском писателе и ученом Мухтаре Ауэзове — вскоре будет обвинен в национализме. Упомянут поэт Ярослав Смеляков — подписан приговор на тюрьму и ссылку. В числе сомнительных для партии авторов Вс. Иванов, С. Липкин, З. Паперный, Ю. Нагибин. С ними у Шолохова ничего общего — ни любви, ни дружбы, но сосуществуют, пока объединяет общее дело.
Политика и литература… Издаются и переиздаются главы шолоховского военного романа. Но их автор все никак не запечатлевает «гениального полководца». Тогда почти всяк пишущий запечатлевал. Критики растеряны. Было от чего растеряться. Как же рецензировать роман о войне, пропагандировать его и не находить в нем Сталина?
Может, повторяя идеологические маневры с «Поднятой целиной», может, обеспечивая себе возможность печататься, один критик в том году закончил свои пространные рассуждения о романе литприписками. Разглядел в «Они сражались за родину», что созданы замечательные образы воинов, а дальше пошел прибавлять от себя: «Воин Красной Армии — это внук Суворова, но вместе с тем — сын Ленина, современник Сталина, чьему полководческому таланту мы обязаны победой». Читалось будто цитата из романа. Так и придумают, что на вербе груша. Вот же какой верноподданнический реверанс от «Нового мира».