— Нет, лично с ним я не знаком, — наконец сказал бывший есаул. — Но читал, конечно. И портрет видел в «Роман-газете».
— Среди персонажей «Тихого Дона» есть человек с фамилией Сенин. Речь идет о вас?
— Да, — кивнул Сенин.
— Михаил Александрович хочет поговорить с вами. Надо ответить на его вопросы.
— Отвечу на любые, — с готовностью отозвался Александр Степанович.
— На любые? — прищурился Резник. — Интересно узнать — почему на любые? Вам так понравился роман Михаила Александровича?
— Это значительное литературное произведение, хотя я написал бы с других позиций.
— А вы сами описаны в романе верно?
Сенин пожал плечами.
— Да я, в общем, никак не описан. Человек по фамилии Сенин говорит там всего одну фразу. Указано также, что он командовал комендантской ротой во время казни. Последнее — верно.
— А что вам больше всего понравилось в «Тихом Доне»?
— Он описывает сильных людей в трагических обстоятельствах. Прекрасно знает казачью жизнь.
Резник повернулся к Шолохову.
— Михаил Александрович, обвиняемый Сенин в вашем распоряжении. Садитесь, гражданин Сенин.
Илья Ефимович ушел за свой стол, под портрет Сталина, а Михаил с Сениным остались друг против друга за приставным столом для заседаний. Ауэрбах примостился за чайным столиком.
— Александр Степанович, — откашлявшись, начал Михаил, — как вы, наверное, поняли, наша беседа не имеет отношения к следствию по вашему делу. Я попросил о встрече с вами исключительно в литературных целях. Вы любезно изъявили желание отвечать на любые мои вопросы, но вы вовсе не обязаны отвечать мне на такие, которые могут усложнить ваше положение.
Сенин хмуро кивнул.
— Моя задача упрощается тем, что вы, оказывается, читали первые книги моего романа. Верно ли описан суд над подтелковцами?
— В целом — верно. Полагаю, вам удалось поговорить и с другими очевидцами. Правда, обсуждение участи обвиняемых было более длительным, чем изображено у вас, и не ограничивалось выкриками: «Пострелять»!», «Ксмёртнойказни!» Перечислялись те беды, которые принес на Дон Каменский ревком, захватив власть. У вас от этого остались обрывки фраз, вроде той, что вы приписали мне: «Каледин на том свете нам спасибо скажет».
— А вы ее не говорили?
— Не помню, чтобы я говорил именно так, но вообще о том, что мятеж Подтелкова и Кривошлыкова привел к гибели мудрого, здравомыслящего политика, а потом и многих простых людей, говорили. Не припомню также реплики члена суда Февралева: «Жиды какие из них есть — убить!..»
— А вы хорошенько, хорошенько вспоминайте! — властно потребовал вдруг Резник.
Михаил с укором посмотрел на него:
— Илья Ефимович, я же обещал Александру Степановичу…
— Хорошо, хорошо, — недовольно пробормотал Резник.
— Нет, вы напрасно думаете, что я что-то скрываю, — повернулся к нему Сенин. — Среди арестованных было, быть может, один-два еврея, остальные — казаки и несколько русских рабочих. Я не стану утверждать, что Февралев ничего подобного не говорил, очень уж шумно было в помещении, члены суда перебивали друг друга, но я, помню, удивился, когда прочитал об этом у вас.
— А что вы скажете об описании казни? Если хотите, можете не отвечать на этот вопрос.
— Я уже подробно рассказывал в этом заведении, и не раз, о моем участии в тогдашних событиях. Так что скрывать мне нечего. Казнь описана вами близко к тому, что происходило в действительности. Но если под отрядом Петра Мелехова вы имели в виду базковскую сотню Харлампия Ермакова, то базковцы, в отличие от ваших татарцев, не дали ни одного добровольца для приведения приговора в исполнение.
— Мне хотелось бы знать, как сложилась ваша судьба после апреля 18-го года.
— Вплоть до начала 20-го года воевал в Белой армии, отступил от Новороссийска с Деникиным, а потом сдался под фамилией Евлампьев, вступил в Красную армию, дослужился до командира эскадрона, — по-военному кратко рассказывал Сенин. — После окончания польской кампании стал следователем особого отдела Блиновской дивизии. В 21-м году был опознан в Ростове жителем станицы Боковская Мелеховым и арестован.
— Мелеховым? — переспросил Михаил.
— Да, Мелеховым, — усмехнулся Александр Степанович. — Бывают такие совпадения… Я, когда начал читать ваш роман, подумал: не тот ли? Но, судя по всему, не тот. Трибунал приговорил меня к расстрелу. По всероссийской амнистии 23-го года я был помилован и сослан на Соловки. В октябре 26-го года меня досрочно освободили за примерное поведение. Вернулся в Боковскую, стал учителем в школе второй ступени. В начале 27-го года был арестован по делу Харлампия Ермакова. Но я с ним после 18-го года даже не встречался. Тогда меня вновь стали допрашивать об участии в казни подтелковцев… Тем не менее по окончании следствия я был отпущен на свободу.