Сзади растянулась пышно разодетая и облаченная в боевые доспехи свита.
Кони ступили на колеблющийся деревянный настил. Загремели копыта над головами крестьян, которые стояли по грудь в воде, поддерживая мост. Многие падали, надорвавшись под страшным грузом, и бурный поток уносил людей, как щепки. Мост качался и опускался все ниже.
Нахмурился Искандер-Али. Заметив это, Бешкен Пага взмахнул рукой. Тут же один из всадников обнажил саблю, и седая голова мастера покатилась по земле.
— Плохо же вы подготовились к приезду моего гостя, — процедил Искандер-Али. — Царевич достоин лучшего приема.
2
Небольшая группа всадников, переехав через Цхенис-цхали, ступила на Одишскую землю. Еще не все вышли из реки, как вдруг юноша в белой чохе рванулся вперед, словно камень, пущенный из пращи. Привстав на стременах, он жадно вглядывался в летящие навстречу сожженные селения, поваленные заборы, срубленные виноградники, заброшенные колодцы.
Никто не вызывает в человеке такой боли, как вид разоренного давно не виденного отечества.
Молодая кобылица неслась стрелой, прижав к голове чуткие уши, и ее рыжая грива буйным пламенем развевалась перед глазами седока.
— Родная земля — что магнит, откуда хочешь притянет, — произнес Эсика Церетели, обращаясь к ехавшему рядом одноглазому князю Почине Абашидзе, который возвышался в седле, ногами доставая до самой земли, дородный и грузный, как стог сена. Он посасывал глиняный чубук, зажатый в углу рта. Ворог его шелкового архалука был расстегнут, и волосатая грудь овевалась ветром. Сощурив единственный глаз, он смотрел вслед своему крестнику.
— Вырвался на волю царевич! — Он достал изо рта чубук. — Вон как летит! Коня замучил… — Улыбка осветила его сонное лицо. — Целый год он у меня как на цепи сидел… Оставь его, пусть один побудет, — обернулся он к девятнадцатилетнему Уте Эсартия, который пришпорил коня, собираясь догнать своего молочного брата.
— Я боюсь, как бы не случилось чего, — почтительно отозвался Ута.
— Следуй за ним поодаль.
Ута съехал с дороги и пустил коня по полю, чтобы сократить себе путь.
— Не удержать мне Вамеха ни силой, ни добром, если бы не этот юнец, — кивнул Абашидзе на Уту Эсартия, — видел я молочных братьев, но эти… — он опять полнее ко рту чубук, — не поймешь, который из них царевич, — равны, словно братья.
— Такой обычай в Одиши, — ответил Эсика Церетели, — здесь барин с крепостным за один стол садятся.
— Это верно. Здесь, что мужик, что князь — оба без штанов, беднота. Погляди, турки с землей сравняли и без того разоренное княжество.
— Имеретию ждет та же участь, — вздохнул Церетели, — как ты думаешь, почему Искандер-Али прислал к наследнику послов: возвращайся, мол, в Одиши, управляй своими владениями. Соскучился он без него, что ли?! Боюсь, не подобру приглашает он Вамеха. Бешкен Пага и Искандер-Али сговорились. Один лисий хвост к другому привязался.
— Ты думаешь, он посмеет свое слово нарушить? — Абашидзе достал изо рта чубук.
— А кто с него спросит?
— Говорят, что он добрый воин…
— Не нарушит слова, султан ему самому голову снесет…
Почина и сам знал, что не для хорошего дела приглашает Искандер-Али юного царевича, что обещание его — ничего не значит, но он привык сомневаться даже в том, что было ясным, как день. Эсика — его ближайший друг, который не расставался с ним с самого детства, хорошо знал эту особенность и теперь не обратил внимания на его подозрительный тон и насмешливую улыбку.
— Ну, а ты что скажешь, для чего Искандер-Али вытребовал Вамеха?
— Все это очень подозрительно… Я ошибся, не следовало мне его отпускать.
— Не первый раз нас предают, — вздохнул Эсика.
— Но и предателям воздается должное, — сплюнул и обтер губы Почина. Его единственный глаз сверкнул угрозой, достаточной для доброй пары.
— Измены эти дорого нам обошлись, пусть бог простит предателей, — перекрестился Церетели.
— Не бог простит, а пес пусть сдохнет на их могиле!..
— Мне не нравится, что на границе нас никто не встречал. Неужели сардар снял все заставы? Как бы не подстроил чего Бешкен наследнику. Сердце мне о недобром подсказывает, — проговорил Абашидзе, выбивая на ладони чубук, чтобы наполнить табаком заново, но раздумал и положил его в карман…
…Прошел только год со дня смерти одишского правителя Дадиани, как его супруге — царице Кесарии донесли, что турки готовятся к нападению. Кесария тут же послала к Почине Абашидзе гонца с наказом не выпускать царевича, который учился в Гелати. Она не могла доверить войско семнадцатилетнему юноше, не хотела подвергать опасности единственного сына.