Благонравна и серьезна? Неужели мои новые соученицы окажутся менее благоразумны, чем младшие, «голубые», с которыми я расстаюсь?
26-го мая
Я начинаю любить, как друга, эту маленькую тетрадь, которой поверяю свои мысли. Я сказала про свой дневник мадам де Шастеллю; она улыбнулась.
– Вы мне покажете его?
Ну, этого-то я не хочу, и сказала ей это прямо. Я предчувствую, что в моем дневнике будут настоящие секреты.
Когда я сегодня вошла в свой новый класс, взоры всех учениц обратились на меня; началось шушуканье; некоторые смеялись втихомолку; но так как я спокойно принялась укладывать на место книги, которые принесла в переднике, а потом, чтобы придать себе храбрости, занялась чтением, – все снова принялись за свои уроки, как будто меня здесь и не было.
1-го июня
Сегодня утром я была очень удивлена. Во время урока географии я услышала, как две ученицы тихонько болтали за моей спиной.
– Ну, что же, видела ты Жаннету? – спросила она.
– Как же! Вчера вечером, в коридоре, около часовни. Я нарочно притворилась, будто у меня кровь идет носом, чтобы уйти из класса. Я знала, что в пять часов она будет там проходить, возвращаясь от мадам Арманд, и предупредила ее через Морель.
– Ну, и что же?
– Я призналась ей в любви.
– Что же она?
– Она сказала, что еще не может дать мне ответ, но я думаю, что она… согласится. У нее в руках был букетик фиалок, который ей дала мадам Арманд, – она подарила мне один цветочек. Смотри, он спрятан у меня на груди…
Я иногда слышала разговоры об «объяснениях», но не знала хорошенько, в чем они состоят. Я решила справиться, в чем дело. Оказалось, что объясняются в любви ученицы среднего отделения старшим. Я заметила, что ученицы, влюбленные в старших, посвящают все перемены переписке тетрадей подруг своего сердца. Как это, должно быть, скучно! И какая странность – этот цветочек, спрятанный на груди!
4-го июня
Положительно главное занятие нашего класса – дружба со старшими; я постоянно слышу слово «любовь». Старших «любят». Про одну говорят, что у нее прелестные глаза, про другую – что у нее кожа нежная и тонкая как атлас, и золотистые волосы. У «любимой» выпрашивают обрывок кушака, образок, локон волос. Ко всему этому странно примешиваются религиозные вопросы: я видела записку моей соученицы к одной из «белых»; она благодарила за шейную ленту и обещала «ради подруги» причаститься на другой день. Эти «ребячества», как называет их мадам Огюстин, смешат меня, что удивляет моих новых подруг. Дориан, которая нравится мне больше всех, даже говорила со мной по этому поводу; ее любимица – самая хорошенькая из «белых». Когда я заявила, что ничего этого не понимаю и только удивляюсь, она сказала:
– Так вы, значит, никого не любите? У вас совсем нет сердца?
– Думаю, что есть, – улыбаясь, ответила я. – Я очень люблю моего отца и старую Дину.
Она топнула ногой, как люди, которым не удается доказать что-нибудь, потом сказала:
– Это не одно и то же! Я также люблю отца и братьев, но это не наполняет моей души: я беспокоюсь о них только, если они больны; между тем о Жанне я думаю всегда, она всегда перед моими глазами, и если я на минуту отвлекаюсь от мысли о ней для чего-нибудь другого, то все-таки почти тотчас же «должна» вернуться к «этому».
Может быть, все они правы: может быть, это я сама создана не так, как все другие. Неужели правда, что у меня нет сердца?
В тот же день, вечером
Сейчас всем нам велели прочесть в классе молитву об усопших: скончался отец одной из наших «белых». Сирота, Луиза де Морлан, узнала о своем несчастье внезапно и совершенно неожиданно. Не ужасно ли это? Она сегодня же вечером уехала к родным.
7-го июня
Вот и оборотная сторона медали: с тех пор как я в другом отделении, среди подруг, которые старше меня, я иногда с трудом применяюсь к их обычаям и привычкам, которые для меня новы. Начиная с этого класса, уже не играют с «маленькими» в детские игры, а большею частью чинно прохаживаются и разговаривают об окончании учения (еще очень далеком, положим), о прошлых каникулах, иногда – о предмете, о котором до сих пор я никогда не думала: о замужестве.
Некоторые из старших действительно очень красивы. Я хотела бы быть такой, это, наверное, доставляет огромное удовольствие. А я некрасива: у меня слишком черный цвет волос и никакого румянца. Притом мне часто говорили, что у меня странные глаза, «чересчур восторженные глаза», как говорит наш священник, аббат Жак.