Наиболее известным восприемником философии Шопенгауэра стал Фридрих Ницше (1844-1900). В 1865 году, еще студентом, он случайно купил главную книгу Шопенгауэра, заря истинной славы которого только занималась, и читал ее с большим воодушевлением, несколько дней не выходя из дома ("физиологическое впечатление", отметит он позже). В 1874 году в книге "Несвоевременные размышления" Ницше посвятил Шопенгауэру большой очерк ("Шопенгауэр как воспитатель"), в котором содержится, по его словам, "моя внутренняя история, мое становление. Прежде всего мой обет!" (41. Т. 2. С. 735). Здесь он четко определил точки соприкосновения с Учителем.
Ницше отмечал, что Шопенгауэр вызывает доверие естественностью и личностным началом; необычным стилем, резко отличающимся от дискурса коллег; в его идеях угадывается и личный опыт, и непосредственная обращенность к читателю: "Он писал как будто для меня" (40. С. 189). Позже Ницше заметит, что "атеизм был тем, что привело меня к Шопенгауэру" (41. Т. 2. С. 734). Шопенгауэр был не только прочитан, а как бы "вчитан" в жизнь и судьбу философа.
307
Ницше стал последователем Шопенгауэра и в языке своей философии: он был еще более ярким философом-поэтом, эссеистом, творцом огромного числа афоризмов, соединяющих в себе пафос и сарказм, веселость и трагизм. Он подарил немецкой и мировой прозе небывалую выразительность. Его целью было рождать мысли "из нашей боли и придавать им все, что в нас есть: кровь, сердце, огонь, веселость, страх, муку, судьбу, рок" (цит. по: 52. С. 14), чтобы не только познать самого себя, но и самопреодолеть в себе и вне себя авгиевы конюшни.
Темы одиночества и страдания, творчество гения, порицание частичности человека (которого Ницше уже прямо называет человеком атомарным), критика нормативной морали (которая у Ницше превратилась в радикальную критику культуры), и, наконец, воля - эти идеи Ницше принял к освоению. В "Человеческом, слишком человеческом" он подчеркивал заслугу философии Шопенгауэра в утолении "метафизической потребности": Шопенгауэр временно оттесняет от науки "наше чувство к старым, могущественным формам понимания мира и людей", к которым не так легко найти путь (41. Т. 1. С. 256). В то же время Ницше кардинально трансформировал учение своего Учителя.
Уже в "Рождении трагедии из духа музыки" Ницше, понимая музыку, по Шопенгауэру, как непосредственный язык воли, подчеркивал в ней полноту жизни, воплощаемой в символическом созерцании "дионисической всеобщности", которой затем аполлонический художественный дар придает высшую значительность. Дионисийское искусство убеждает в радостном, а вовсе не в печальном существовании, и "искать эту радостность мы должны не в явлениях, а за явлениями" (41. Т. 1. С. 120-121).
Но через 11 лет зазвучали открыто критические оценки, а в итоговой книге "Ессе homo", вспоминая о своей первой книге, Ницше станет утверждать, что Шопенгауэр "ошибался во всем" и что "несвоевременность" первой книги, созданной самим Ницше, выражается в том, что от нее "отдает трупным запахом Шопенгауэра" (41. Т. 2. С. 729), у которого "рассудочность" и "разумность" любой ценой являются опасной силой, подрывающей жизнь. В конце концов Шопенгауэр как "носитель вырождающегося инстинкта, обращенного с подземной мстительностью против жизни", очутился в хорошей компании: Ницше соединил вместе его философию, христианство, отчасти Платона и весь идеализм (там же. С. 730).
Прославляя жизнь, Ницше весь мир представлял как кванты воли к мощи (у нас переводится: воля к власти, что применительно к природным явлениям воспринимается неадекватно. Die Macht имеет синонимы: власть, сила, мощь, влияние. Есть исследователи, которые понимают Der Wille zur Macht, как "волю к воле"). Мировая воля к мощи и воля к жизни выражает метафизику Ницше. Для него мир есть единый процесс становления, в котором все его члены являются центрами динамической энергии этой воли.
308
Волю к мощи, свойственную и человеку, Ницше понимает в полном противоречии с Шопенгауэром. У Шопенгауэра воля подобна всаднику, пришпоривающему коня (человека), у Ницше смысл жизни реализуется путем влечения (воления) человека к могуществу, способному исправить его неразумность, то есть человек ради самореализации свободен форсировать волю, стремясь к могуществу, а вовсе не гасить ее, как учил Шопенгауэр. Отрицание воли к жизни, считал Ницше, есть "приговор осужденных" (41. Т. 2. С. 576).
Известный английский историк философии Ф. Коплстон, обращаясь к важному в ницшевской метафизике тезису о "вечном возвращении одного и того же", отмечает повторение в каждом цикле и физических, и социальных событий, а также, собственно, и судьбы человека в его одиночестве и несчастьях, что сопрягается с тезисом Шопенгауэра о том, что все, что могло произойти, уже произошло, а также с учением о предопределении и даже с принятым им мифом о метемпсихозе. Но Ницше пытался укрепить идею вечного возвращения не метафизически, а с помощью эмпирических гипотез, например, что идея вечного возвращения базируется на признании бесконечной последовательности идентичных космических циклов, в которых бытие предстает как становление; человечество - смысл планеты, указывает вектор эволюции к сверхчеловеку, предопределенной в рамках каждого цикла; что закон сохранения энергии требует вечного возвращения и пр. (см.: 2. С. 45-53).
Не принимал Ницше и шопенгауэровский пессимизм, ведущий, по его мнению, прямиком к декадансу и нигилизму. Он возражал против шопенгауэровской этики сострадания и аскетизма: "...сострадание отрицает жизнь, оно делает ее более достойной отрицания, - сострадание есть практика нигилизма... Этот угнетающий и заразительный инстинкт уничтожает те инстинкты, которые исходят из поддержания и повышения ценности жизни... сострадание увлекает в ничто!.. Шопенгауэр был враждебен жизни - поэтому сострадание сделалось у него добродетелью... Исходя из инстинкта жизни, можно было бы поискать средство удалить хирургическим путем такое болезненное и опасное скопление сострадания, какое представляет случай с Шопенгауэром (и, к сожалению, весь наш литературный и артистический decadence от Санкт-Петербурга до Парижа, от Толстого до Вагнера)..." (41. Т. 2. С. 636).