Жуткая парочка до того напоминала безобразно спившихся и опустившихся Лису Алису и Кота Базилио, что я ассоциативно покосилась на Васю-Пьеро. Мой спутник уже стоял с поднятыми руками, и я со всей определенностью поняла, кому вот-вот достанется роль несчастного простака Буратино, под бандитским нажимом расстающегося с золотыми монетами.
– Кошелек или жизнь! – подтверждая мою догадку, сказала мадам с бутылкой.
Свободной рукой она вырвала у меня бювар с немецким контрактом и не глядя сунула его в обширную прореху свитера, плотно зафиксировав добычу между вязаным полотном и тельняшкой.
– Послушайте, уважаемые! – возмутилась я (не опуская, впрочем, поднятых рук). – Верните бювар, он вам не нужен! Это мое, отдайте, я вам денег дам!
– Пошла на хген шо швоими бабками! – дефективный огрызнулся и взмахнул ножом, вынудив нас с Васей попятиться. – Мы люди швободные и чештные, нам чужого не надо, но и наше не тгонь!
– Давай, давай свои деньги! – одобрила меня его боевая подруга. – Ты че, Картавый? Сама дает, зачем отказываться?
– Тю, дуга! – беззубый сплюнул сразу тремя струйками. – Шама дашт, шама и в ментовку побежит!
– Сразу не побежит, а потом поздно будет, – успокоила его подруга, вытягивая из кармана замусоленную бечеву. – А ну, геть вниз!
Оступаясь на камешках, мы с Васей спустились с насыпи на плантацию ровных, как на подбор, сосенок.
– Зря вы им про деньги сказали, не поможет это, – беззлобно попенял мне Василий. – Только хуже будет: теперь вам ни денег, ни документов не вернуть! Я эту публику знаю, они ваши тыщи пропьют точно так же, как свою совесть!
– Девочки налево, мальчики направо! – весело скомандовала мадам, повелительно взмахнув моими деньгами. – Раз-два! Присели под сосенками! Три-четыре! Ручки назад, и сидим, дышим целебным хвойным ароматом! Вдох-выдох! Вдох-выдох!
Шершавая бечевка туго стянула мои запястья и сосновый стволик в один «букет». Посмотрев на Васю, я увидела, что он тоже перевязан и помещен под елочку, как оригинальный новогодний подарок.
– Кра-со-та! – полюбовавшись нами, с удовольствием произнесла мадам.
Ее приятель уже карабкался вверх по насыпи.
– Счастливо оставаться! – улыбнулась нам на прощание вредная баба.
И, видимо уловив сходство Васи-Пьеро в его светлых трикотажных штанах с новогодним зайчиком, издевательски напела:
– Трусишка зайка серенький под елочкой скакал! С наступающим, товарищи!
Она помахала моими деньгами и моим же бюваром и заторопилась вдогонку за картавым.
А мне стало так отчаянно грустно, что утренняя печаль по поводу неразделенной любви сейчас вызывала у меня лишь ностальгическую улыбку. Дела были плохи, как никогда: я лишилась и контракта, и денег, и свободы действий.
Подергав руки, я убедилась, что привязь моя крепка. Хотя, конечно, веревка – это не чугунные кандалы, при достаточном количестве времени и терпения ее можно перетереть о шершавый ствол…
Додумавшись до этой бодрящей мысли, я энергично зашевелилась. При этом в поле моего зрения вновь попала персональная елочка Васи – он тоже размеренно ворочался, старательно перетирая свои веревочные оковы. Васино освободительное движение оказалось гораздо успешнее моего: минут через десять «зайка» выпрыгнул из-под своей елочки к моей сосенке:
– Давай помогу!
– Не надо, сама справлюсь! – проявила благородную самоотверженность я. – Ты лучше беги поскорее вдогонку за этими гадами, нельзя их потерять! Не упустить контракт – сейчас самое главное!
От моего замутненного многочисленными переживаниями сознания как-то ускользнул очевидный факт, что у Васи, не являющегося подданным Их Величества Гадюкина, может быть свое, отличное от моего представление о главном и второстепенном. По идее, после пережитого на пару со мной неприятного приключения Вася запросто мог сказать: «Да идите вы со своим контрактом!» Послав меня в тенистый сад, то есть в данном случае в сосновый лес. Однако Печальный Пьеро оказался настоящим товарищем с бойцовским характером.
– Отвяжу тебя, и вместе побежим! – возразил он.
– Есть идея получше, – сказала я. – Открой мою сумку. В боковом кармашке есть пилочки. Дай мне одну и беги, не теряй времени. Я освобожусь – догоню.
Пяток прекрасных маникюрных пилочек я купила в Германии в качестве маленьких полезных сувениров для коллег женского пола. Стальное лезвие каждой пилки было покрыто алмазной пылью, а на пластмассовой – под слоновую кость – рукоятке имелось изображение кряжистой мужской фигурки с топором. Не думаю, что логотип производителя указывали в качестве потребителей фирменной продукции гламурных дровосеков. Скорее это был намек на непревзойденную крепость прославленной немецкой стали, которой хоть ногти точи, хоть дубы вали. Но я намерена была поддержать идею красивой жизни лесорубов и слегка подманикюрить германской пилкой свою пицундскую сосенку.
Сунув в мой кулак маникюрно-лесопильное орудие, бесценный Вася оставил меня сражаться с веревочными оковами и заторопился вдогонку за нашими обидчиками. Мне уже удалось заметно ослабить веревочную петлю, оставалось правильно сориентировать пилку. После нескольких неудачных попыток, завершившихся появлением царапин на моем левом запястье и ссадин на стволе дерева, я нащупала путь к свободе и энергично зачиркала пилочкой.
8
– Вот су-уки! – с ненавистью произнес старший лейтенант Горохов, оглядев поруганную плантацию.
В лесопитомнике, порученном их с Петровым заботам, успели похозяйничать незаконные рубщики. В ровных рядах двухлетних хвойных там и сям зияли бреши.
– Не меньше пятидесяти деревьев спилили! – негодовал старлей.
– Больше, – убитым голосом поправил сержант Петров, глядя в сторону железнодорожной насыпи.
Под ней аккуратным рядком, как загорающие на пляже дисциплинированные пионеры, лежали отборные полутораметровые сосенки – идеальные рождественские деревца, которые наверняка будут восхитительно смотреться в новогоднем наряде из стеклянных шаров и мишуры. Однако сержанта предвкушение чужого праздника не порадовало.
– Почитай, сотню завалили! – скорбно заметил он и стянул с головы шапку, ассоциируя лежащие елочки не с загорающими пионерами, а с невинными жертвами массового побоища.
– Ну и нам с тобой теперь кирдык, – зло сказал старлей Горохов. – Засмеют окончательно. А то и вовсе из органов попрут. Блин, а я только в прошлом месяце пятнадцать штук за семестр заплатил!
– Жалко, – сказал Петров с сочувствием, которое, впрочем, было весьма умеренным.
У сержанта не имелось свободных пятнадцати тысяч. А если бы и имелись, он не стал бы отдавать их за обучение в юридическом институте МВД. Сержант Петров был простым и скромным парнем с простыми и скромными потребностями, преимущественно физиологического характера. Другое дело – бывший выпускник истфака старлей Горохов. Он страстно мечтал сделать карьеру и знал, что без профильного юридического образования ему не подняться даже до подполковника. А хотелось подняться много выше – старлей находил, что «генерал Горохов» будет звучать весьма внушительно.
Неосознанным жестом старлей тоже стянул головной убор, притиснул его к печени и тяжко вздохнул. Глядя на безвременно срубленные сосенки, он прощался не только с ними, но и с надеждами на блестящую милицейскую карьеру.
– Под откосом сложили, – сказал тем временем сержант. – На дрезине, что ли, увозить собрались?
Эта реплика повернула мысли старлея Горохова от печальных фантазий на тему бесславного милицейского будущего к тревожному настоящему, в котором еще можно было попытаться повлиять на ход судьбы. Воображение старшего лейтенанта услужливо нарисовало ряд жизнеутверждающих картин. Вот он, старлей Горохов, геройски задерживает преступников, цинично покусившихся на несовершеннолетние ели. Вот нелегальных рубщиков показательно судят и отправляют в те суровые края, где сосны рвутся в небо, а рубка их производится на законных основаниях, в порядке, крайне далеком от добровольного. Вот сто пострадавших от произвола сосенок в праздничном новогоднем убранстве уходят в детские дома, школы, садики и квартиры районного начальства, неизменно охочего до халявы и конфиската… Старший лейтенант представил даже визгливую радость избалованной младшей дочки полковника Вонюкова и неуверенно улыбнулся.