Мы подходим к огороженной зоне для вип-гостей, где уже заняли главные места мои мама с папой и наши соседи, Дженис и Мартин.
– Бекки! – зовет мама. – Наконец-то!
– Бекки! Мы по тебе соскучились! – Дженис обнимает меня. – Как там Лос-Анджелес?
– Замечательно, спасибо!
– В самом деле? – Дженис недоверчиво цокает языком, подозревая, что я просто сохраняю хорошую мину при плохой игре. – А как же люди? Все эти пластиковые лица и макдаки?
– В смысле, «дакфейсы»?
– И наркотики, – бурчит Мартин.
– Вот-вот!
– Ты там осторожнее, Бекки, – продолжает он. – Не давай им засорить себе мозги.
– Самый несчастный город на свете, – поддакивает Дженис. – В газете написано.
Оба смотрят на меня сочувственно, будто меня ждет не Лос-Анджелес, а исправительная колония на Марсе.
– Да нет, чудесный город! – убеждаю я. – Ждем не дождемся переезда.
– Что ж, может, хотя бы с Джесс увидитесь, – пытается скрасить мрачную перспективу Дженис. – Далеко Чили от Лос-Анджелеса?
– Не очень, – отвечаю я авторитетно. – Район примерно один.
Джесс, моя сестра по отцу, замужем за сыном Дженис и Мартина Томом, и сейчас они в Чили, собираются усыновить ребенка. Бедняжка Дженис скучает, но вернутся они, насколько нам известно, не раньше, чем через год.
– Не слушай их, милая, – жизнерадостно откликается папа. – Лос-Анджелес – волшебный город. До сих пор помню блеск «кадиллаков». Шелест прибоя. И сандеи – мягкое мороженое. Обязательно попробуй, Бекки.
– Хорошо, – послушно киваю я. – Сандей попробую.
Папа колесил по Калифорнии целое лето перед свадьбой, так что его Лос-Анджелес остался где-то там, в 1972 году. Бесполезно объяснять, что сейчас уже никто не ест сандеи, все перешли на замороженный йогурт.
– Вообще-то, Бекки, у меня к тебе парочка просьб.
Мы отходим в сторонку, и я смотрю на папу вопросительно.
Он за последнее время как-то постарел. Морщин прибавилось, на шее торчат седые волоски. Хотя через калитки по-прежнему прыгает не хуже гимнаста. Сегодня утром показывал класс перед Минни на изгороди в усадебном поле. Мама кричала: «Грэм, стой! Покалечишься! Сломаешь лучезапястный сустав!» (Мама в последнее время подсела на передачу «Кабинет хирурга», возомнила себя профи и сыплет направо и налево всякими «нейтрофилами» и «липопротеинами» – даже за обсуждением меню на ужин.)
– Что за просьбы, пап?
– Во-первых, вот. – Он достает из нагрудного кармана бумажный пакетик, а из него – пожелтевший блокнот для автографов с «кадиллаком» на обложке и белой надписью «Калифорния» затейливым каллиграфическим шрифтом. – Помнишь?
– Конечно!
Папина книжка для автографов – семейная реликвия. Извлекается на свет каждое Рождество, и мы терпеливо слушаем про каждую подпись. В основном там автографы актеров из каких-то старых американских сериалов (нам даже названия ничего не говорят), но папа считает их знаменитостями, а это главное.
– Рональд «Роки» Вебстер. Гремел на всю страну. И Мария Поджес. – Папа ласково поглаживает страницу. – Ох, как она пела…
– Ага, – вежливо киваю я. В миллионный раз слышу от него эти имена, и все равно они для меня пустой звук.
– Марию Поджес заметил мой друг Кори – она сидела в гостиничном баре, – продолжает папа. – Наша первая ночевка в Лос-Анджелесе. Он рванул вместе со мной к стойке, хотел угостить Марию коктейлем. Она, разумеется, отказалась. Но очень мило с нами поболтала. И автограф оставила.
– Ух ты! Фантастика!
– Стало быть… – Папа зачем-то вручает мне раскрытый блокнот. – Теперь твоя очередь, Бекки. Вдохни в него новую жизнь.
– Что? – изумляюсь я. – Пап, я не могу его взять!
– Там половина пустая. – Он перелистывает чистые страницы. – Ты ведь в Голливуде будешь. Завершишь начатое.
Я с тревогой гляжу на блокнот.
– А вдруг я его потеряю, мало ли…
– Не потеряешь. Зато окунешься в приключения. – Папино лицо на миг становится загадочным. – Бекки, детка, как я тебе завидую! Таких приключений, как тогда в Калифорнии, мне за всю жизнь больше не выпадало.
– Родео, например? – Эту историю я тоже слышала миллион раз.
– Оно, – кивает папа. – И… еще много чего. – Он похлопывает меня по руке, глаза его блестят. – Добудь мне автограф Траволты, порадуй отца.