Пять дымных полос потянулись вниз до самой воды, расходясь в разные стороны, образуя кольцо, в центре которого лежала огромная медуза. На всякий случай пилот задал вычислителю координаты выхода из пике, отстоящие от неизвестного морского образования на предельном для съемки расстоянии. На этот раз он решил пожертвовать качеством снимков. Слишком реальной была только что вызванная его воображением картина врезающегося в воду самолета. Ему не хотелось быть слишком близко от этого затаившегося в глубине «нечто» в тот момент, когда сработают взрыватели его бомб.
Бомбы должны были взорваться на нужной глубине с интервалом в одну секунду. Но взорвалась почему-то только одна. Передав управление машиной автопилоту, и заранее задав программу, пилот, по сути, превратился теперь в пассивного наблюдателя. Через пластиковый колпак кабины он видел, как далеко в глубине моря расцвел ослепительно белый шар разрыва, услышал, как тотчас же застрекотали все его съемочные камеры и продолжали стрекотать все пять секунд, вхолостую расходуя сотни метров высокочувствительной пленки, проходившей через их фильмовые каналы с огромной, уму непостижимой скоростью. В этом стрекоте кинокамер прошли все четыре последовавших за взрывом секунды, отведенные невзорвавшимся бомбам. Потом его вдавила в сиденье многотонная тяжесть, и он перестал видеть что-либо. Перегрузка оказалась гораздо больше той, что должна была возникнуть при выходе из пике. И в этот ответственный момент, в эти последние доли секунды, когда он мог еще что-то сделать, двигатель захлебнулся.
Далеко над ним, словно отрезанный гигантским ножом, смолк протяжный вой реактивной турбины, исчез за хвостом самолета дымный факел сгоревшего керосина. Самолет, начавший было задирать нос для выхода из пике, неуверенно покачнулся и в следующее мгновение рухнул в море как раз над тем местом, где совсем недавно исчезла его первая бомба. Поверхность моря вспучилась, выбрасывая наружу обломки и радужные потоки горючего, хлынувшего из разорванных баков.
Это случилось в девятнадцать часов пятнадцать минут. Над побережьем опускался тихий безоблачный вечер. Дождь, не прекращавшийся все последние дни, стих, и ветер унес в сторону материка остатки туч. Многочисленные курортные поселки, санатории, кемпинги расцветились гирляндами вечерних огней. В свете вечерней зари они казались неяркими желтыми точками, усыпавшими берег. Через две минуты после того, как с поверхности моря исчез последний обломок самолета, а пятно керосина расползлось по всей бухте, эти огни на побережье начали гаснуть один за другим.
Закрытый полицейский грузовик, завывая сиреной и разбрызгивая огни красных и голубых мигалок, пробирался к загородному шоссе. В этот пиковый вечерний час шоссе было забито транспортом, и водителю грузовика приходилось то и дело проскакивать перекрестки на красный свет. Молоденький лейтенант полиции, сидевший рядом с водителем, выполнял задание особой важности. Четверо автоматчиков в фургоне наглухо закрытой машины охраняли государственного преступника, отгороженного от них зарешеченными дверьми. У лейтенанта был приказ доставить этого человека на военную базу, расположенную милях в десяти от города. Время для этого выбрали неудачно. Арестантские фургоны обычно отправляли ночью, чтобы не очень бросались в глаза, но в этот раз начальство, видимо, спешило. Водителю хотелось поскорее выбраться из потока городского транспорта и свернуть на военное шоссе. Там, за шлагбаумом, им уже никто не помешает. Время, указанное у лейтенанта на сопроводительном пакете, не позволяло ему терять ни минуты. Документы он должен был вручить командующему базой не позже шести часов вечера. Самое неудачное время. Лейтенант понимал, что водитель делает все возможное, и все же вновь и вновь торопил его.
Наконец грузовик выбрался в район городских окраин, до развилки с военным шоссе оставалось не больше пяти километров. И тут это случилось. Предметы в поле зрения водителя и лейтенанта потеряли четкие очертания, и хотя так продолжалось не больше секунды, этого оказалось достаточно, чтобы водитель потерял ориентировку.
Какой-то непонятный гул прокатился от города вдоль шоссе. Вслед за этим наступила странная, разламывающая виски тишина. Вдоль всей магистрали моторы машин перестали работать.
Гвельтов очнулся под вечер. Он лежал в своей постели в квартире на Грисмайской. Большие часы у шкафа показывали шесть часов вечера. Стояла странная для этого часа, ни на что не похожая тишина. Мысли текли ровно, безболезненно, почти равнодушно. Гвельтов отчетливо помнил все, что с ним случилось в лабораторий. Нет, пожалуй, не все. Только до того момента, когда он стоял у сейфа… Дальше полный провал, абсолютная немота памяти. И вот он лежит в своей постели. На этот раз налет на лабораторию совершали люди. Кому-то еще понадобилась «Альфа». Надо предупредить Глека, надо его найти и предупредить как можно скорее. Гвельтов рывком привстал и потянулся к телефону, стоявшему на тумбочке. В трубке ни малейшего шороха. Телефон не работал. Его могли отключить, обрезать провод. Но откуда такая страшная тишина за окном? Куда девались машины? Гвельтов встал, придерживаясь за стены, подобрался к окну и откинул штору.
Тучи наконец рассеялись. Красноватое закатное солнце заливало город неестественным розовым светом. Машины, собственно, были, только они стояли на проезжей части плотной неподвижной массой, словно невидимый светофор вдруг оборвал их безостановочное движение. С восьмого этажа Гвельтов не видел тротуара, но на противоположной стороне улицы группами стояли люди. Почему-то они не шли, как обычно, вечно спешащей и замкнутой толпой. Разбившись на отдельные группки, прохожие что-то оживленно обсуждали. Неестественная, странная тишина стояла в доме как вода. Не было слышно ни хлопков дверей, ни характерного шума лифта. Один за другим Гвельтов повернул все выключатели, словно надеясь, что хоть один из них сработает. Зловещая тишина ползла с улицы изо всех щелей. Гвельтов прошел на кухню и отвернул кран. Водопровод работал, хотя он уже не надеялся и на это: Гвельтов пил долго и жадно, потом подставил голову под струю холодной воды. Он готов был предположить все, что угодно: цепочку нелепых совпадений, несчастий, обрушившихся на него, на этот дом, на всю улицу, наконец, но ему и в голову не могли прийти истинные размеры бедствия. На огромной территории в сотни квадратных километров, занятых городом и прилегающими районами, электричество перестало существовать как таковое. Обесточились все провода. Исчез ток во всех аккумуляторах, батареях и других портативных источниках энергии. Все системы, где прямо или косвенно использовалась электроэнергия, перестали работать. Вхолостую вращались некоторое время роторы тепловых электростанций и генераторов. Остановились все двигатели внутреннего сгорания, так как системы зажигания в них вышли из строя. Беспомощный и потрясенный город лежал под лучами вечернего кровавого солнца, еще не осознав до конца всю глубину постигшей его катастрофы.
Несколько минут назад, распахнув дверцы, замерли трамваи и троллейбусы. Остановились автобусы. Перестали работать станки на фабриках и заводах. Остановились сами заводы. Все системы контроля и управления оказались без тока. Катастрофа подкралась тихо, без шума взрывов, пожаров, без массовой гибели людей. Постепенно и незаметно сгущались тени, солнце уходило за горизонт, исчез кровавый отсвет заката, на смену ему изо всех подворотен поползли серые сумерки. Привычный свет городских фонарей уже не мог остановить их. Глаза города, казалось, потухли навсегда. Время будто остановилось и стремительно понеслось вспять, в ту огромную мрачную пропасть, из которой с таким трудом выбрались люди сотни лет назад, шаг за шагом создавая бесчисленные умные машины, взявшие на себя львиную долю тяжелого, изнурительного труда…
Осторожный стук в дверь заставил Гвельтова вздрогнуть и отпрянуть от окна. «Те, кто могут взломать дверь, вряд ли станут в нее так стучать», — подумал он и прошел в прихожую. В дверях стоял человек в изодранном, залитом кровью костюме. Из рассеченной брови все еще капала кровь. Наверно, поэтому Гвельтов не сразу узнал его.