Это был не слишком оптимистический вывод, и все существо Балачана протестовало против него. Согласиться с ним — значит признать, что есть черта, за которую человеку не перешагнуть.
В полночь Камай сообщил, что приборы вновь отметили появление шорохов. Балачан сразу же вылетел с базы. Оказавшись над долиной, бесшумно опустил гравилёт, остановив его под скалой. Потом спохватился, рассмеялся. Все-таки действует инстинкт самозащиты: разве нельзя было оставить гравилёт посреди долины? Повеселевший Балачан легко перепрыгнул через борт.
Ночью долина оказалась еще красивей. Скупой отраженный свет, который посылала на Каменный мячик соседняя планета, не давал полутеней, и это создавало иллюзию обыденности, натуральности. Будто находился Балачан в Гималаях, а с неба светила самая обычная Луна. Далекие скальные нагромождения казались хвойными рощами, отдельные мощные валуны домами, из окон которых совсем недавно лились прямые яркие потоки электрического света. Стремление на чужой планете всегда искать земные подобия, присущее, насколько знал Балачан, всем космонавтам, удивляло его. Однако и его самого, оказывается, оно не миновала. Неужели он, не замечая, скучает по Земле? А может, это просто внутренняя убежденность, что нет во Вселенной ничего лучшего, совершенного, чем все земное? А не мешает ли это людям на чужих планетах, где многое не укладывается в готовые мерки? Наверное, Тарасевич, подслушав его мысли, не сдержал бы ехидной реплики: "Мудрец". Пожалуй, это было бы справедливо. Сейчас не время для самокопания…
В ущелье, куда Балачан свернул, было темно. Он зажег фонарь, направил луч под ноги, прислушался. Дул ветер, наверное, по здешним меркам бешеный — его едва заметное сопротивление Балачан почувствовал с большим удовольствием. Возник в наушниках и посвист, еле слышный, но все равно желанный, будто доносился из трубы какой-нибудь охотничьей избушки, которые оставлены на Земле для любителей природы. Снова его мозг искал и находил привычные аналогии, и это начало злить Балачана.
Он прошел ущелье вплоть до следующей долины, потом свернул в соседнюю, в последнюю, третью. Где-то рядом с ним в это время рождались и жили шорохи, Камай о них сразу сообщал. А ему казалось, что в темноте ущелья ничего постороннего не существует. Наверное, он подумал это вслух, потому что Камай спросил:
— Ты что-то сказал?
— Как там у тебя?
— Обычно, — неуверенно ответил Камай.
— А точнее? — Балачан заметил его колебания.
— При твоем приближении шорохи будто пропадают и потом возникают уже за твоей спиной. Но я не уверен…
Не успел Балачан обдумать это обстоятельство, как в наушниках прозвучало:
— Эй, вы, сторожа призраков! Сторожите?
Тарасевич не спал. И Балачан сразу простил ему и скептицизм, и насмешливость.
— Слушай, — тем временем гудел Тарасевич, обращаясь к Камаю, — прикрой свои локаторы, дай человеку развлечься естественной природой.
Балачан представил себе, как все пространство ущелья пронизывают сейчас, словно паутиной, невидимые излучения понаставленных на окружающих вершинах приборов, и подумал, что в совете есть смысл. Надеяться на человеческие способности, так до конца. Хотя вряд ли это могло что-нибудь дать.
— Выключите, — на всякий случай поддержал он Тарасевича, — не надо меня страховать.
— Есть, — коротко подчинился Камай. А Балачан словно действительно почувствовал, как вдруг пропали невидимые лучи-паутинки. Аж в голове зазвенело от мнимой пустоты.
— Не задерживайся, однако, — напоследок посоветовал Камай, — скоро рассвет.
Балачан взглянул на часы. Действительно, уже прошло немало времени, скоро пора возвращаться, а он все еще не придумал, как ему действовать, что искать в этих ущельях. Все вокруг было хожено-перехожено. Но и стоять на месте нельзя было, и он погасил фонарик. Пошел в другой конец долины, решив, что больше не будет входить в ущелья. Он миновал одно, второе, а перед третьим остановился, удивляясь, что это вдруг ему так неймется свалиться в это третье ущелье. И неожиданно для себя все-таки повернул.
Планета-соседка переместилась на небосклоне и теперь висела уже над головой. В ущелье чуть посветлело, его стены холодно поблескивали, как покрытые серебристым инеем.
Дала о себе знать усталость. Балачан отыскал небольшой каменный выступ и присел. Вокруг свирепствовал мороз, а ему было тепло, уютно. Будто находился он не в горах, а в салоне звездолета. Того самого, на котором летел сюда. Новейшего галактического лайнера. Это чудо современной техники. Даже забываешь, что ты в пространстве. Иногда кажется, что небольшой земной городок накрыли колпаком, подрубили снизу и сдвинули с места. Именно такими представляются коридоры-улицы звездолета, великолепный сквер на центральной площади, что рядом с командирской рубкой, бассейн-озеро с проточной водой. И тут Балачан поймал себя, что видит перед собой совсем не звездолет, хотя изображенная в голове картина очень похожа на настоящую, а тихий поселок на Балтийском побережье, где он провел целый месяц перед стартом с Земли. Видимо, воспоминание был так приятно, что Балачан чуть было не начал грезить. Но такой знакомый городок, вдруг изменил свой вид, приобрел какие-то фантастические черты. Словно в одну слились улицы и дома, вытянулись вверх, и были они не построены как обычно, а вырублены в каменной горе, нависшей над широким зеленоватым заливом. А чуть поодаль в залив впадала полноводная река. Картина был такой яркий, что аж загорелась в глазах. Балачан даже подумал, что он что-то подобное уже где-то видел, иначе откуда такая ясность, и тогда замотал головой, заморгал ресницами, отгоняя наваждение. И увидел узкое ущелье и косматый блестящий круг планеты-соседки над головой. Все стало на свои места.
— Надо же! — Засмеялся Балачан.
Товарищи, которые молча следили за эфиром, сразу откликнулись.
— Что ты? — Спросил Тарасевич.
— Задремал, наверно, — весело ответил Балачан, — прислонился и… Может, даже храпака дал, а, не слышали?
Посмеялись, и все. А когда назавтра Балачан снова собрался в долину, Тарасевич пошутил:
— На каменном диване мягче спится.
— Возьми подушку, — добавил Камай.
Балачан только улыбнулся. Насмешки товарищей имели основание — ему придется не спать еще одну ночь. Тренировка — тренировкой, а голова будет не очень ясной. Вместе с тем он не мог послать кого-то другого. Он начал вживаться в окружающее, и ему будет легче заметить любую перемену, если она случится. Одно только — не было у него ясности: вести одновременно наблюдения со станции или нет. Хотя Тарасевич так и не объяснил, почему он посоветовал Камаю выключить приборы, Балачан почему-то был уверен, что в этом совете есть определенный смысл. Поэтому сказал Тарасевичу:
— Побудь сегодня на базе.
— Мистика! — Возмутился Камай.
— Где призраки, там всегда чертовщина, — сохраняя серьезный вид, вставил Тарасевич и жарко, может, немного жарче, чем требовал момент, пообещал: — отосплюсь…
Он больше ничего не добавил. Балачану очень хотелось спросить, что он сейчас думает. Но не решился. Этот парень прежде сам убедится, а тогда уже скажет. Иначе слова из него не вытянешь, все в шутку обернет. А то и что-нибудь поядовитее влепит. Вот и приходится ждать, пока его мысль сама созреет.
— Я там буду, — коротко сказал Балачан товарищам на прощание, махнув рукой в сторону станции.
— Адрес старика, — не удержался Тарасевич, — долина Шорохов, ущелье Мечтаний.
— Не забудь записать в Атлас, — оставил за собой последнее слово Балачан. Но, добравшись до места, все-таки вспомнил выдумку Тарасевича. Метко сказано, может прижиться. Вот так, наверное, и появляются названия в географии и астрономии, а мы потом долго ищем в них какой-то особый смысл. А его чаще всего нет, название — дитя минуты, плод фантазии шутника.