умело кто-то резал мясо
тяжелым каменным ножом.
О, знали б люди эти если,
что мамонт,
грозен и суров,
потомкам будет интересней
всех исполнительных слонов,
и что испытанные в битве,
когда он мчался напролом,
его несдавшиеся бивни
храниться будут под стеклом,..
1955
* * *
С усмешкой о тебе иные судят:
«Ну кто же возражает —
даровит.
Но молод, молод.
Есть постарше люди.
Чего он всех быстрее норовит?»
Внушают;
«Повзрослеешь -
Не
Ты
сразу все.
поумнеешь.
Читай побольше книг,
погляди —
вот Николай Матвеич.
А он всего трудом,
трудом достиг»
Качают головами,
сожалея:
«Да, юность вечно -
что поделать с ней!
казаться хочет лет своих взрослее...
Ты слушай,
а нс слушайся...
Взрослей!
Таланту, а не возрасту будь равен, —
пусть разница смущает иногда.
Ты не страшись
быть молодым да ранним
Быть молодым да поздним -
Пусть у иных зот беда!
число усмешек множишь,
а ты взрослей —
взрослей, не бойся их смешить,
пока взрослеть еще ты можешь
спеши,
покуда есть куда спешить..,»
1951
М . Р о щ и н у
Я что-то часто замечаю —
к чьему-то, видно, торжеству, -
что я рассыпание мечтаю,
что я растрепанно живу.
Среди совсем нестрашных с виду
полу желаний,
получувств
щемит —
неужто я не выйду?
Неужто я не получусь?
Меня тревожит встреч напрасность,
что и ни сердцу, ни уму,
и та нс праздничность,
а праздность,
в моем гостящая дому,
и недоверье к многим книжкам,
и в настроеньях разнобой,
и подозрительное слишком
неупоение собой,,.
Со всем, чем раньше жил, порву я.
Забуду разную беду.
На землю теплую, парную,
раскинув руки, упаду.
О мой ровесник! Друг мой верный
Моя судьба в твоей судьбе.
Давай же будем откровенны
и скажем правду о себе.
Тревоги наши вместо сложим.
Себе расскажем и другим,
какими быть уже но можем,
какими быть ужо хотим.
Жалеть не будем об утрате
самодовольство разлюби, —
завязывается
характер
с тревоги первой за себя,
1955
***
Довольно небо тем, что голубое.
Рассвет доволен тем, что он рассвет.
А ты?
Скажи, —
доволен ты собою?
Я вижу по глазам твоим, что нет.
Ты часто говоришь и мыслишь ложно,
и редко ты бываешь прост и прям.
Порою разобраться невозможно,
где не твое в тебе, а где — ты сам.
Не слушал ты предупреждений чьих-то,
что так недолго потерять себя.
Был, не любя,
ты пылок нарочито,
и нарочито холоден,
любя.
Открытая и полная доверья
живет природа,
и она права.
Они не притворяются, —
деревья.
она всегда естественна,
трава.
Гляжу на реки,
на березы,
ивы,
задумавшись над собственной судьбой.
Да, эго очень трудно —
стать счастливым,
да, прежде надо стать самим собой.
1955
ЗАЛЫ ОЖИДАНИЙ
Вокзальный холод ранний.
У касс толпа с пяти...
О, залы ожиданий,
которые в пути!
Я с вами раздружился,
себя но узнаю.
Спокойно я ложился
на желтую скамью.
Мне нс казался странным
любой набитый зал.
В обнимку с чемоданом
я сладко-сладко спал.
Но, вспоминая давнее,
гляжу на жизнь свою:
как в зало ожидания,
я в юности стою.
Такие же приметы,
тревоги той же след.
Стою и жду билета,
ну, а билета — нет...
1955
ЗАВИСТЬ
Завидую я.
Этого секрета
не раскрывал я раньше никому.
Я знаю, что живет мальчишка где-то,
и очень я завидую ему.
Завидую тому,
как он дерется, —
я не был так бесхитростен и смел.
Завидую тому.
как он смеется, —
я так смеяться в детстве не умел.
Он вечно ходит в ссадинах и шишках -
я был всегда причесанней,
целей.
Все те места,
что пропускал я в книжках,
он не пропустит.
Он и гут сильней.
Он будет честен жесткой прямотою,
злу не прощая за его добро.
я там, где я перо бросал:
«Не
он скажет:
«Стоит!»
стоит...».
и возьмет перо.
Он. если нс развяжет,
так разрубит,
где я ни развяжу,
ни разрублю.
Он, если уж полюбит,
нс разлюбит,
а я — и полюблю,
да разлюблю.
Я скрою зависть.
Буду улыбаться.
Я притворюсь, как будто я простак:
«Кому-то же ведь надо ошибаться,
кому-то же ведь надо жить не так...»
Но сколько б ни внушал себе я это,
твердя:
«Судьба у каждого своя
мне не забыть,
что есть мальчишка где-то,
что он добьется большего, чем я,
1955
У ДНЕПРА
Совсем недавно рассвело,
и было тихо-тихо,
когда приехал я в село
Большая Лепетиха.
Дышало утро у Днепра
и пристанью смоленой,
и дымом дальнего костра,
и рыбою соленой,
Я побродил по тишине,
полюбовался ивами
и переулок,
нужный мне,
пошел
искать по имени.
Плутая долго невпопад,
на улицы в обиде,
я шел,
и вдруг
увидел сад.
и сад
меня
увидел.
Цветы цвели, как на подбор.
плоды
свисали
ядрами,
и растерявшийся забор
проламывали яблони.
Дом не был виден,
лишь окно
откуда-то блестело,
как будто в воздухе оно
среди листвы висело.
Калитку узкую вьюнок
опутал беззастенчиво...
Я позвонил,
и на звонок
из веток
вышла
женщина.
Ключи качались на бедре
с побрякиванием сонным,
и вишню влажную в ведре
она несла с наклоном.
Сказала:
«Слушаю я вас.."
А я не мог ни слова
из-за ее зеленых глаз
и губ ее лиловых,
Я бормотал:
«Да я,
да вот...»
и что-то про природу...
«Ах, да —
мне нужен садовод,
да, да -
я к садоводу...»
«Вы так бы сразу.
Муж в саду.
Все возится с черешней.
Сейчас я вал: его найду.
Вы. видимо, нездешний?
Москвич?
Ну, значит, мы друзья -
ведь я в Москве училась.
Мечтала там остаться я,
да вот не получилось...
А вы —
зачем вы в нашу глушь?
Дивиться местным лужам?
Простите —
вам ведь нужен муж...
Ну что ж, иду за мужем...»
Я все аллеи обошел
с ним за беседой долгой.
Он был усталый и большой
и, вероятно, добрый.
То там показывал,
то тут
он, равнодушно якобы,
как добросовестно растут
его плоды и ягоды.
Он был немного даже вял,
но, изменясь мгновенно,
сказал:
«А этот сорт назвал
я в честь жены —
Еленой».
И с гордой нежностью мужской,
на миг закрывши веки,
погладил яблоко рукой,
ого не стронув с ветки.
Увидел я,
как за него
он бережно берется,
и стало страшно оттого,
что вдруг оно сорвется...