говорило мне:
Живи лишь так!
Усталости не ведай!
И добивайся —
хоть десятки лет.
Но сделай всо,
чтобы твоя победа,
не стала
на пути других побед.
И если пашешь, —
гак паши,
а если пишешь,
так пиши!
1954
Все силы даже прилагая,
признанья долго я прожду.
Я жизни дружбу предлагаю,
но предлагаю и вражду.
Не по мещански сокрушаясь,
а у грядущего в долгу
со многим я не соглашаюсь
и согласиться не могу.
Пускай не раз придется круто,
и скажут:
«Лучше б помолчал...»
Хочу я ссориться по крупной
и но хочу
по мелочам.
От силы собственной хмелею.
Смеюсь над спесью дутых слав.
И, чтобы стать еще сильнее,
я не скрываю, чем я слаб,
И для карьер неприменимой
дорогой,
обданной бедой,
***
иду,
прямой,
непримиримый,
что означает — молодой.
1955
ДВЕ ЛЮБИМЫХ
Стала революция фамильной,
воплотилась в песни и литье.
Пишут книги,
ставят кинофильмы,
лекции читают про нес.
Но ее большие годовщины
не одни итоги 'звучных дат.
Вижу на лице ос морщины
от измен, раздумий и утрат.
Вижу псе,
но я не просто каюсь -
очищаюсь и готовлюсь в бой.
На колени
тихо
опускаюсь
перед нею
и перед гобой,
В сожаленьях умных и обидных,
за сомненья многие виня,
вы стоите,
две моих любимых.
смотрите тревожно на меня.
Признаюсь вам с горькой улыбкой.
сколько понабилось в дни мои
самой всякой дружбы невеликой,
самой всякой маленькой любви.
Вы меня,
любимые,
простите.
Не ругайте с нынешнего дня.
Вы меня в дорогу проводите.
Вы любите все-таки меня.
Ухожу я не с одной виною, —
с мужеством и правдою в груди,
честный перед том, что за спиною,
сильный перед тем, что впереди.
1955
* * *
Тревожьтесь обо мне
пристрастно и глубоко.
Не стойте в стороне,
когда мне одиноко.
В усердии пустом
на мелком не ловите.
За все мое потом
мое сейчас любите.
Когда я в чем спешу,
прошу вас -
не серчайте,
а если вам пишу,
на письма отвечайте.
Твердите, что пора,
всегдашним братским взглядов.
Желайте мне добра
и рядом и не рядом.
Надейтесь высоко
и сердцем и глазами...
Спасибо вам за то,
что будете друзьями.
1956
***
Я шатаюсь в толкучке столичной
над веселой апрельской водой,
возмутительно нелогичный,
непростительно молодой.
Занимаю трамваи с бою,
увлеченно кому-то лгу,
и бегу я сам за собою
и догнать себя не могу.
Удивляюсь
баржам бокастым,
самолетам,
стихам своим...
Наделили меня богатством.
Не сказали, что делать с ним.
1955
НА ВЕЛОСИПЕДЕ
Я бужу на заре
своего двухколесного друга,
Мать кричит из постели:
«На лестнице хоть не трезвонь!),
Я свожу его вниз.
По ступеням
он скачет
упруго.
Стукнуть шину ладонью —
и сразу подскочит ладонь!
Я небрежно сажусь —
вы посадки такой не видали!
Из ворот выезжаю
навстречу воскресному дню.
Я качу по асфальту.
Л весело жму на подали.
Я бесстрашно гоню,
и звоню.
и звоню
и звоню...
За Москвой петуха я пугаю,
кривого и куцего.
Белобрысому парню
я ниппель даю запасной.
Пью коричневый квас
в пропылившемся городе Кунцево,
привалившись спиною
к нагретой цистерне квасной.
Продавщица сдаст
мокрой мелочью сдачу.
Свое имя скрывает:
«Какие вы хитрые все,,,»
Улыбаясь; «Пока!»
Я к товарищу еду на дачу.
И опять я спешу,
и опять я шуршу по шоссе,
Он сидит, мой товарищ,
и мрачно строгает дубину
на траве,
зеленеющей у гаража,
Говорит мне:
«Мячи вот украли...
Обидно.,,»
и корит домработницу:
«Тоже мне страж... -
Хороша!»
Часто вижу вокруг
я усмешки и взгляды косые:
«Растолстел-то он как,
а какие завел башмаки!»
Помолчите-ка лучше.
Ход ит е,
худые,
босые, — ничего вы нс сможете, — руки у вас коротки.
Он-то мог...
Я гляжу на широкие, сильные плечи.
Он о чем-то нее думает,
даже в беседе со мной.
Очень трудно ему.
На войне было легче-.
Жить идет.
Юность кончилась вместе с войной.
Говорит он:
«Там душ.
Вот, держи —
утирайся».
Мы по рощице бродим,
ругаем стихи и кино,
А потом за столом,
на прохладной и тихой террасе,
рядом с ним и женою
тяну я сухое вино.
Вскоре я говорю;
«До свидания, Галя и Миша...»
Из ворот он выходит.
Жена прислонилась к плечу.
Почему-то я верю;
он сможет,
напишет...
Ну, а если не сможет, -
и знать я о том не хочу.
Я качу!
Не могу я с веселостью прущей расстаться.
Грузовые в пути
догоняю я махом одним.
Я за ними лечу
в разреженном пространстве,
На подъемах крутых
прицепляюсь я к ним.
Знаю сам, что опасно!
Люблю я рискованность!
Говорят мне,
гудя напряженно,
они;
«На подъеме поможем,
дадим тебе скорость,
пу, а дальше ужо,
как сумеешь, гони.»
Я гоню что есть мочи!
Я шутками лихо кидаюсь.
Только вы не глядите,
как шало я мчусь, —
эго так, для фасону,
я знаю, что плохо катаюсь.
Но когда-нибудь
я хорошо научусь.
Я слезаю в пути
у сторожки заброшенной, ветхой.
Я ломаю сирень в полумраке лесном,
и к рулю привязав се ивовой веткой,
я лечу
и букет раздвигаю лицом.
Возвращаюсь в Москву.
Не устал еще вовсе.
Зажигаю настольную,
верхнюю лампу гашу.
Ставлю в воду сирень.
Завожу я будильник на восемь,
и сажусь я за стол,
и вот эти стихи
я пишу...
1955
***
О институт,
спасибо, друг, тебе
за эту встречу
в этом сентябре.
Хожу по коридору твоему
и не скажу
ни слова никому.
Девчата наши
подошли к окну.
Глядят
на первокурсницу одну.
«Воображает,
Сморщила лицо!»
«И, — девочки, —
безвкусное кольцо!
«Бедняжка, —
некрасивая она.»
«Нот, ничего,
но слишком уж полна
Я улыбаюсь,
прислонясь к стене.
Им нс понять,
как ты красива мне.
Ко мне подходит девушка одна —
вот кто и вправду слишком у:к полна.
И под руку она меня борет,
и мне большое яблоко дает,
и говорит, что исхудал совсем...
А я молчу
и яблока не ем.
Я представляю,
как я подойду
здесь, в коридоре,
или там, в саду,
и яблоко мое
тебе отдам.
Скажу:
«Вот яблоко...
Возьмите...
Это вам...
Но я куда-то
по делам иду
и яблоко
в портфель к себе кладу.
Пропеллер вентилятора гудит.
В глубоком кресле
человек сидит
и говорит, что он сегодня сдал,