Кроме Антонины, Лёва на районе почти ни с кем не общался. Пить он не пил, его и не звали, и о помощи тоже не просили: многие были уверены, что он глухонемой, а языком жестов никто не владеет. Со знакомыми - привет-пока, в разговоры не встревал, в магазин ему Антонина список писала. Придет со списком, на прилавок положит и стоит, купюры в пальцах мнет. В холодную погоду Лёва носил серую с оранжевым ветровку, а в совсем лютые морозы, как прошлой зимой, поддевал снизу болотного цвета свитер. Таким его и запомнили: щуплый, сутулый, взъерошенный мужичок неопределенно-среднего возраста, в альпинистской ветровке.
Была у него привычка, не из обыкновенных, но, опять-таки, безобидная. Лёву частенько заставали на могилах погибших друзей; он бормотал что-то, обращаясь к портретам на надгробиях, или, за неимением таковых, куда-то вдаль. Ну мало ли кто на кладбище с усопшими говорит. Просто тамошним рабочим это как раз не свойственно, они толстокожие, тупо делают свои дела, и мистикой их не проймешь. А Лёва запросто подсаживался к могилкам и вел безмолвный диалог, шевеля губами. Мужики из бригады просекли фишку: если у Контуженного за пазухой бутылка водки, а в кармане кипа пластиковых стаканчиков - значит, собрался корешам визиты наносить. У него много их на Лосиной Роще. Гораздо больше, чем на районе.
Лёва оставлял на холмиках земли стаканчики с водкой. В любом другом месте водку допивали бы бомжи, но на Опольцево их нет, и никто к Лёвиным стаканчикам не прикладывался. Дурь, конечно - мертвецов алкоголем ублажать, но бывает ведь и хуже. Он же не безобразничал, ничего не портил, наоборот - прибирался, даже если и не у друзей, а увидит где мусор, возьмет метелку, скребок, почистит аккуратно. Такие чудаки за порогом шизофрении, как правило, становятся объектами шуток, порой злых и изощренных, но Лёву эта участь миновала. Он был тихий, но не жалкий, его уважали, потому что пахал за троих, и даже доверяли водить катафалк, если штатный шофер Димитрич (по совместительству сторож) уходил в запой. В таких случаях Лёва Контуженный собирался, делал лицо попроще и достоверно изображал гражданина, не состоящего на учете в ПНД. У него и своя тачка была - ушатанная «пятерка», темно-зеленая, с мятой бочиной и треснутой решеткой радиатора. Прав и страховки Лёве, положим, никто бы не выдал, но ездил он получше многих, и гаеры его никогда не тормозили.
Ну так вот, о минувшей осени... После литра коньяка участковый излагал не очень связно, однако попробую воспроизвести. Накануне в дирекцию кладбища пришел тип с наколками на пальцах и напористо выяснял, где схоронен его якобы родственник. Ну родственник и родственник, типу набросали схему, и он двинул прямо к могиле.
Лёву припрягли в ночную, Антонина лежала дома с пневмонией, и ужин повезла ее племянница Нюра - тридцатилетняя разведенка без прицепа, без характера и без жилплощади (она рассталась с очередным мужчиной мечты и временно занимала маленькую комнату у Антонины). Нюре затея категорически не понравилась, но Антонина дала ей взятку в размере пятисот рублей и воззвала к ее состраданию - неужто Лёве на пустой желудок в бытовке ночевать? Скуля и причитая, Нюра, с тощим рюкзаком на плечах, протерла очки и оседлала мотороллер. По-другому не доберешься - автобус по Петле в ту сторону не ходит, ну либо пешком (так себе удовольствие), либо на велосипеде. Но велосипеды на Опольцево только детские, трехколесные. Наши пацаны еще малолетними в клубе военной подготовки командирский «УАЗ» осваивают.
Нюра подкатила к воротам Лосиной Рощи и принялась названивать Лёве, чтобы побыстрее выходил. Почему-то она долго не могла до него дозвониться. Нюра изнывала от нетерпения и морозящей жути, наползавшей с кладбища. Она жала кнопку «повтор вызова», мерила шагами небольшую площадку перед воротами, где обычно выгружают «двухсотых», потела от страха и материла себя за дурацкую сговорчивость. Наконец, Лёва сдавленным, не своим голосом ответил: «Я сейчас, уже рядом», и через несколько минут показался на аллее. И, когда он приблизился к калитке (ворота на ночь запирают), Нюра увидела, что с внутренней стороны ограды, там, где заросли образуют неровный лохматый «карман», виднеется человеческая фигура. («Он был там всё это время! – в истерике визжала Нюра, размазывая по лицу слезы и косметику. – Я же чувствовала, кто-то есть рядом!»). Видимо, поняв, что его заметили, силуэт отшагнул дальше в тень, и Нюру охватило оцепенение. Лёва вынул из рюкзака контейнеры с картошкой и котлетами, попрощался и закрыл за собой калитку. Всё это происходило в полной тишине, и Нюра предпочла бы слушать «Рамштайн» или перфоратор, лишь бы хоть какой-то звук.