Однако дело не так просто. Боясь, как бы в его поэме действительно не увидели событий из грузинской жизни, ловко замаскированных им самим выдуманной обстановкой и вымышленными героями, Шота спешит уверить, что сюжет поэмы сочинен не им, а взят из какой-то иранской повести, переведенной на грузинский язык. Мало того; он называет даже лицо, поэта Саргиса Тмогвели, которому принадлежала иранская переводная повесть и который, якобы, хотел переложить ее на стихи, но не успел этого сделать. Руставели же лишь нашел эту повесть и изложил ее в стихах. Казалось, после этого отпадают всякие подозрения, что в поэме Руставели излагаются какие-то события из грузинской жизни. Тем более, что автор не довольствуется своими доводами. Он прибегает еще к авторитету самой Тамары и заявляет, что иранская повесть была известна царице, и она приказала изложить ее стихами.
Зачем же нужно автору заявлять об этом так настойчиво и при том во Вступлении? Ведь особенной заслуги в том, что произведение написано по приказу свыше, нет. Одновременно в том же Вступлении поэт спешит заявить, обращаясь к каким-то своим хулителям: «Знайте все, – я воспеваю ту [Тамару], которую воспел ранее. Этим я горжусь и не считаю, что я себя опозорил».
Что значат слова поэта о том, что он ранее воспел Тамару? Можно ли допустить, что он имеет в виду какое-то другое свое произведение, не дошедшее до нас? Некоторые так и об'ясняют эти слова. Но это неправильно. Руставели дал к своей поэме не только Вступление, но и Заключение. Последнее начинается так: «Исполнилось это сказание [поэма] точно сон ночной». Поэт пишет не «окончилось», а «исполнилось». В этом свой большой смысл. Окончиться могло иранское сказание, повествование, которое он излагал, исполниться могли те происходившие в Грузии события, которые под вымышленной обстановкой и вымышленными героями он рисовал в своей поэме.
Заключение, очевидно, писалось спустя некоторое время после окончания поэмы, когда события, в ней предсказанные, сбылись. Содержанием ее, как пишет сам автор, послужили дела, совершенные Давидом. Значит, указание поэта, что он ранее воспел Тамару, относятся не к какому-либо другому произведению, а именно к «Вепхис ткаосани». Но как же понять его слова, что он воспевает ту, которую воспевал ранее? Разгадка заключается в том, что поэт написал свое Вступление после того, как была написана поэма, и после того, как он написал Заключение. Во Вступлении он прямо называет свою героиню по имени и воспевает ее красоту и изящество, в самой же поэме воспевание происходит в образах вымышленных героев.
Естественно, возникает и другой вопрос, – как может переложенное на стихи иранское сказание опозорить Руставели и, главное, чем? Может быть, автор оправдывается за плохие стихи, неудачу в выполнении? Но качество поэмы, очевидно, не вызывало сомнений даже у тех современников поэта, которые могли относиться к нему недружелюбно. По форме поэма Руставели – образец совершенства, и не с этой стороны, очевидно, посыпались на поэта удары.
Не подлежит никакому сомнению, что современники увидели в «Вепхис ткаосани» нечто большее, чем простое иранское сказание. Автору не пришлось бы убеждать своих современников в иноземном происхождении сюжета поэмы, если бы среди них не сложилось твердое убеждение, что под видом вымышленных арабских и индийских героев он изображает лица и события, слишком близко знакомые им. Слова Шоты о том, что поэма его не опозорила, имеют для нас огромное значение, потому что история не сохранила никаких точных известий ни о самой поэме, ни о гениальном ее авторе. Мы знаем только, что «Вепхис ткаосани» сжигали на кострах, а сам Руставели вынужден был покинуть свою родину и окончить жизнь в изгнании. Ясно, что вокруг поэмы разгорелась упорная и острая борьба, во время которой какая-то партия стремилась подорвать доверие к автору и его произведению, и поэт вынужден был бросить вызов, заявив, что он гордится своим творением и не считает себя опозоренным.
И во Вступлении и в Заключении много недоговоренного; в них больше отзвуков той борьбы, которую пришлось выдержать Руставели, чем свободного высказывания о своем произведении. Необходимо с особенным вниманием подойти к сюжету самой поэмы и постараться уяснить себе, какие события могли найти в ней свое отражение, кто является ее главными героями и почему она могла вызвать такие нападки современников.
Однако здесь встают немалые трудности. История не сохранила подробных сведений об эпохе царицы Тамары, и при ее изучении приходится исходить лишь из немногочисленных, отмеченных летописями фактов. Тем большее значение приобретает свидетельство об этой эпохе такого первоклассного памятника, как поэма Руставели.
Сюжет «Вепхис ткаосани» настолько самобытен, что ни в какой другой стране, кроме Грузии, он возникнуть не мог. Действительно, насколько известно, ни одна страна не может отметить случая в своей истории, чтобы при жизни царствовавшего монарха была провозглашена царицей его дочь, едва достигшая двадцати трех лет. Это событие имело место только в Грузии в 1179 году, при жизни Руставели, когда Георгий III провозгласил царицей свою единственную дочь, знаменитую Тамару. Руставели незачем было заимствовать сюжет для своей поэмы из иранского сказания, которого, кстати, и не существовало. Этот сюжет ему давала действительная жизнь Грузии. Он описывает не один только факт провозглашения, он дает в поэме описание событий как предшествовавших ему, так и последовавших за ним. «Вепхис ткаосани» – огромная эпопея, где описываются события, в которых действующими лицами являются царская семья и ее ближайшее окружение. Рисуя действительные события, происходившие в его время и к которым автор стоял близко, он не мог, повидимому, описывать их, называя подлинные имена действующих лиц, отражая события так, как они протекали в действительности.
Дело не только в том, что высокое положение его героев ставило автора в необходимость быть осторожным в изложении, но и в том, что простое хроникальное изложение событий не могло входить в задачу такого гениального художника, каким был Руставели. Происходившие события получили в его глазах особое преломление. Будучи их участником, поэт, как увидим, хотел своим произведением достичь определенных политических целей. Поэтому он вовсе не беспристрастен. Одних героев он любит и восхваляет, других ненавидит и уничтожает. Он создает для своей поэмы сложный, оригинально построенный сюжет, выдумывает сказочную обстановку, в которой невольно видишь его родную Грузию. Шота слишком хорошо знал и слишком сильно любил свою родину, чтобы оторваться от нее даже в вымысле.
Выдумка об иранском происхождении сюжета «Вепхис ткаосани» имела одно существенное последствие, сыгравшее большую отрицательную роль в понимании лица самого автора. Нет ни одного крупного литературного произведения, где в той или иной форме не сказались бы автобиографические черты. В «Вепхис ткаосани» рассыпано немало крупинок авторских отступлений и отдельных замечаний, которые выявляют облик самого Руставели, и характеристик, которые давно уже вошли, как поговорки, в разговорную грузинскую речь.
Но дело не в них. Нам не надо собирать отдельные крупинки, когда одним из главных действующих лиц поэмы является сам автор. Иранская выдумка только помогла ему скрыть весьма искусно самого себя и свою роль в описываемой эпопее.