Мы страстно желали вырваться из школы, но мир снаружи одновременно и соблазнял, и насмехался над нами. В нем было все, от чего в школе нас отучали и что в то же самое время постоянно напоминало об аномалиях и гнете того общества, в котором мы заточены. Предпринимались энергичные попытки к бегству.
Самый легкий способ вырваться из школьного замкнутого мирка — попасть в школьную команду. Поскольку школа находилась так далеко на севере, то для того, чтобы найти достойного противника, приходилось немало путешествовать. Благодаря регби и хоккею можно было два-три раза в семестр съездить в Инвернесс или Абердин, нередко матчи проводились в Данди, Глазго и Эдинбурге. В нашем воображении Эдинбург занимал то место, какое среди поэтов в 1930-х годах было у Берлина. Для нас, жалких и убогих, он неизменно представлялся греховным и пленительным. Если тебя выбирали в команду по регби, выезжающую в Эдинбург, то это означало несколько счастливых часов в пабах на Тистл-стрит, а отнюдь не напряженное спортивное состязание…
Большой мир был желанным источником контрабанды — порнографии, выпивки, сигарет, — а также, в каком-то смысле, законной добычи. Когда мальчики отправлялись в город, то уровень воровства в магазинах тревожно возрастал. Был один мальчик, за которым в местном универмаге «Вулвортс» следили два работающих в магазине детектива. Он был искусным клептоманом и обычно брал заказы, что принести после своих субботних визитов. Мы бурно радовались своим преступлениям и горячо их обсуждали, передавали из уст в уста легенды о героических кражах: например, о том, как практически дочиста была опустошена сувенирная лавочка в Хайленде, когда рядом высадился целый автобус школьников. О мальчике, который выкопал медные провода на близлежащей авиабазе Королевских ВВС, отчего в какой-то момент, когда он перерубил топором особо важный кабель, отключились все приборы на диспетчерской башне. Прижимая к себе трофеи, мы радостно возвращались в убежище школы. И тем не менее в самой школе воровство считалось одним из самых серьезных и антиобщественных преступлений — любого вора ждали бы годы суровых порицаний. Два мира, две системы ценностей…
Мы были одержимы сексом. Я знаю, это верно для любого мальчика подросткового возраста, но когда вспоминаю теперь о том, как наши разговоры бесконечно возвращались к этой теме, с каким оживлением и неустанностью они велись, то я, обращаясь к прошлому, кажусь себе вялым и апатичным и в то же время испытываю гнев. Разумеется, мы говорили о сексе — мы обитали в нелепом, причудливом однополом мирке. Где-то там существовал параллельный мир, в котором представители двух полов общались и встречались друг с другом и войти в который нам было запрещено. Неудивительно, что наше любопытство было лихорадочным и глубоким — и разрушительным. Сексуальный апартеид, правилам которого мы обязаны были подчиняться все эти годы, сильно извратил наше отношение к девочкам и женщинам, исказив его самым похотливым образом. Женский пол мы судили по одному критерию — привлекательна девушка сексуально или нет, это если выражаться куда более тактично, чем выражались мы…
Кому приходилось выдерживать основной напор нашего распутного интереса, так это прислуге. Служанками были, по-моему, местные девушки, и все наняты на работу — как было известно по циркулирующим в школе слухам — исключительно благодаря своей уродливости. Роли это не играло. Их встречи с мальчиками, по три раза на дню во время трапезы, характеризовались, с одной стороны, беспрерывными сексуальными шуточками самого непристойного характера. Самые смелые мальчики, улучив момент, на деле приставали к ним — щипали, щупали, обнимали, притискивали. Девушки относились ко всему на удивление терпимо. Никогда не слышал, чтобы кого из мальчиков наказывали из-за жалоб какой-нибудь служанки. Думаю, наше отношение к ним выявляло самые худшие стороны нашей натуры: это была мужская похоть в самом своем отвратительном виде, усугубленная сознательным классовым презрением и почти животными насмешками…
С нашим сексуальным любопытством также был связан и определенный пылкий романтизм, что представляется несколько более занимательным. Никто не желал признаваться, что он — девственник. С молчаливого согласия разговор о великом дне всегда шел в самых туманных и расплывчатых выражениях — считалось само собой разумеющимся, что все в этом деле были, скажем, вполне опытными и искушенными. Один мальчик допустил ошибку, признавшись, что в возрасте семнадцати лет еще не потерял невинности. Он превратился в посмешище для всей школы. Малышня четырнадцати лет носилась за ним с воплями: «Девственник! Девственник!» К следующему семестру он вернулся с утверждениями, что за каникулы преодолел этот недостаток, но было уже поздно. Главная его ошибка заключалась в том, что он признался — единственный честный человек среди бесстыдных лжецов…
Школьные танцы мало чем отличались от мясной лавки. К тому времени, когда приезжали девочки, все мальчики уже успевали как следует накачаться спиртным. При звуках первого медленного танца они кидались на добычу. Униженными были все. Оперетты Гилберта и Салливана были намного веселее, и внешние приличия все же соблюдались. Мы должны были повторять текст наизусть, и девочек видели регулярно почти целый месяц. Соблюдались ритуалы ухаживания, скорее чопорные и официальные, образовавшиеся союзы сохранялись какое-то время — целомудренно и скромно: например, часто приглашали на воскресный чай в дом девочки, чтобы познакомиться с ее родителями. Эта более длительная связь обычно пробуждала романтическую часть нашей натуры, и многие из нас влюблялись, так как предмет утешения отвергал всякое физическое сближение. Обычно это происходило и с девочками, и с мальчиками, когда приближались даты выступления — ощущение быстролетящего времени, как у солдат, которым нужно скоро вернуться на фронт. Эти мечтательные встречи выглядели много лучше. Они во многом походили на такие же подростковые влюбленности — милые, волнующие, меланхоличные: недолгий побег в настоящую жизнь. Им пришел конец после выступления, когда вновь были установлены барьеры между школами с раздельным обучением. Единственными жертвами пали Гилберт и Салливан, на моей памяти всегда ужасающие, по той простой причине, что никто из нашего хора так и не запел.
Банда из Глазго, 1966 год
Джеймс Патрик
В 1960-х годах Глазго охватила война банд, заставившая вспомнить о жестокости американских гангстеров. Молодой учитель средней школы задался целью выяснить, что двигало участниками этих банд. Он обратился за помощью к своему ученику Тиму Мэллою, который возглавлял одну из банд, «Новую команду». Тим представил Джеймса Патрика (это вымышленное имя) другим, и учитель провел в банде четыре месяца, с октября 1966 по январь 1967 года.
Чаще всего свою агрессию и ненависть «Новая команда» выплескивала на «Кэлтонских тисков», самую одиозную, по всем статьям, банду Глазго. В начале нашего сотрудничества Тим выражал свое отношение к конкурентам такими словами: «Если кто-нибудь из „тисков“ будет валяться на земле, истекая кровью, я его прикончу, клянусь. Честное слово, я это сделаю». Обычно он произносил подобные слова, едва не срываясь на крик и скрежеща зубами. При этом чуть ли не каждое слово сопровождалось соответствующим жестом; так, на слове «прикончу» он сделал характерный взмах рукой…
Я увидел самое разное оружие, даже такое, которое по неопытности полагал легендарным, давно вышедшим из употребления. Тесаки, молоты, ножи обыкновенные и мясницкие, крюки, штыки, мачете, опасные бритвы, заточенные гребни для волос — в ход шло буквально все. В чрезвычайных ситуациях хватались за бутылки, подбирали камни и палки. «Беретты», двуствольные пистолеты, мечи, ятаганы, кинжалы и ручные гранаты неоднократно упоминались, но сам я ни разу ничего этого не видел.
Источников поступления оружия тоже было немало. Из дома приносили хлебные ножи, молотки для колки угля и кочерги. Также «бомбили» антикварные лавки и вламывались в их оружейные комнаты. По слухам, однажды члены банды ограбили оружейный магазин… Впрочем, если не считать дома, основным источником поступления оружия была работа. И потому одному из бандитов все завидовали черной завистью — будучи подручным мясника, он имел доступ к самым жутким приспособлениям, которыми исправно снабжал товарищей. И многие ученики школ — о них было известно, что они принадлежат к той или иной банде — шли подрабатывать в мясные лавки.