Вот что я хочу сказать от имени шотландских рабочих нашим братьям и сестрам, которые столь дружно откликнулись на нашу просьбу о помощи и солидарности. Правительство спровоцировало нас выдвинуться на передний край борьбы с увольнениями и закрытием заводов. ОНИ ВЫБРАЛИ НЕ ТЕХ ЛЮДЕЙ. Мы стоим твердо, мы не отступим. Мы готовы сопротивляться самостоятельно, бороться в одиночку.
Но мы не одни.
Уверенный в наших собратьях-рабочих, мы говорим Хиту и его правительству, что они перешагнули черту. Против них весь шотландский рабочий класс… Весь шотландский народ.
Нашлись и те — таких немного, — кто советовал не поддерживать рабочих. Но профсоюзные организаторы решили, что далее молчать нельзя. Слишком долго борьба против увольнений и закрытия предприятий увязала в болоте переговоров. А тем временем рабочие, лишенные средств к существованию, стояли у закрытых дверей, ожидая решения, смогут ли они продолжить работу или им пора идти на биржу труда. И ОТВЕТ НЕИЗМЕННО ГЛАСИЛ: В ОЧЕРЕДЬ ЗА ПОСОБИЕМ.
На сей раз рабочие и профсоюзные организаторы настроены этого не допустить. На сей раз мы предприняли соответствующее действие и обратились через головы правительства и министерств. Мы обратились к самой высокой власти на этой земле… К ЛЮДЯМ. Уже по всей стране нас поддерживают и сочувствуют нам. Мы прошли через крушение надежд, через отчаяние, через понимание нашей очевидной неспособности влиять на нашу собственную судьбу. Над нами нависла тень увольнения.
Требовалась только искра, чтобы воспламенить общество. Чтобы наши чувства нашли выход. Мы предлагаем рабочим разжечь пламя. Мы наблюдаем извержения не лавы, но рабочего гнева. Гнева простых мужчин и женщин..
Мистер Хит, послушайте! Если вы и ваши коллеги не сможете утолить общественные потребности этих людей, извержение погребет вас под собой. Невероятно, но те, кто заседает на Даунинг-стрит, мыслят так: правительство утратило веру в народ — давайте же сменим народ.
Эдвард Хит, я говорю вам: мы будем бороться, и мы не собираемся меняться. Или изменитесь вы, или мы сменим правительство.
Большой Джин, 1975 год
Джордж Рози
Билли Конолли, грубоватый комик с Клайдсайдских верфей, воплощал собой типичного представителя шотландского рабочего класса с его непритязательным отношением к миру. Прозванный Большим Джином за свое пристрастие к одноименному напитку и могучее телосложение, он быстро приобрел популярность и к середине 1970-х годов стал любимцем лондонской публики.
Есть человек в Глазго по имени Билли Конолли, который создал новое представление о Христе — как о главаре шайке сорвиголов из Глазго. Обычно все разыгрывалось как-то так, в декорациях хорошо известной местной гостиницы. «Дверь открывается… Бах! И вот он грядет, Большой Джин… В длинной хламиде и штиблетах». Это, разумеется, царь царей, мессия, Сын человеческий, одержимый ужасной жаждой. «Это утро творит чудеса. Я валюсь с ног! Налей-ка мне стаканчик. Без шуток, сынок, я валюсь с ног… Выгляни за дверь. Там нет ничего, только мертвяки бродяг с постелями под мышкой».
Когда начинается Тайная Вечеря, Большой Джин изрекает пророчество. «Один из вас продаст меня… Два больших римских отряда заберут меня отсюда в тюрьму. И я умру после всего одной ночи в тюрьме, такой симпатичный. Зато утром я встану и скажу, все в порядке, парни, я в завязке. А здоровый римлянин войдет в мою камеру и скажет: „Поцелуум меня в задум“».
Это — tour de force, великолепный и балансирующий на грани богохульства скетч, который способен (и регулярно это делает) повергнуть всех христиан, будь то суровые протестанты или набожные католики, в беспрерывный, истерический хохот. При этом весь текст преподносится на резком, бескомпромиссном диалекте Глазго, на колоритном, глубоко народном, варварском жаргоне, который не имеет никакого сходства с рафинированным «шотландским» мюзик-холла!
Версия Тайной Вечери и распятия отчасти объясняет причину удивительного и широкого успеха Конолли. За последний год Билли Конолли стал самым популярным человеком Шотландии, он единственный собирает полные залы пять раз подряда среди его поклонников и дряхлые обитатели трущоб Глазго, и эдинбургские интеллектуалы. Не остается в стороне и огромная шотландская диаспора; в январе были проданы все места в лондонском «Палладиуме», а последняя пластинка Конолли обещает разойтись тиражом свыше 200 000 копий.
В целом Конолли — полная антитеза шотландских комиков, каковые обыкновенно выглядят так: щеголеватые, невысокие, в приличных костюмах, волосы уложены и набриолинены; или же они выступают в пледах, килтах и галстуках-бабочках. Конолли высок и производит внушительное впечатление, у него рыжие волосы, спадающие на плечи, длинная борода, как у сказочного чародея, и он обожает наряжаться в шелк веселых расцветок и кружева. При этом его отличает сценическое высокомерие, свойственное, скажем, ведущему гитаристу популярной рок-группы. На сцене он никогда не халтурит, отдается спектаклю целиком; он отлично двигается, превосходно играет на банджо и прилично — на гитаре, умеет петь и обладает поставленным, пусть и не выдающимся голосом, сам сочиняет песенки и выработал узнаваемый стиль общения с оппонентами: «Найди себе агента, приятель. Чего зазря задницу просиживать?»
Люди платят за то, чтобы послушать его скетчи, длинные, смешные, грубоватые, кощунственные и варварские, изобилующие сценками и персонажами, словно только что вышедшими с верфей или из городских тупиков. Это замечательный комментарий по поводу тонкостей агрессивной культуры шотландского рабочего класса. Картины мира, населенного бродячими музыкантами-пьянчугами, уличными бойцами, неряшливыми матерями и сопливыми детьми, бездарными учителями, опустившимися учеными, шлюхами, ветеранами верфей и ловкими юнцами. При всем том Конолли весьма доброжелателен и склонен к ностальгии, хотя и не скупится на едкие замечания, колкости, почти прямые оскорбления. У него наметанный глаз на мельчайшие подробности, и он создает продукт отменного качества.
Конолли родился 31 год назад в уважаемой рабочей католической семье. Его отец был механиком, отработал много лет и никогда не сидел на мели, но семейный дом имел всего две комнаты и находился в «правильном месте» в Андертоне. В детстве Конолли вместе с двумя сестрами отца перебрался в доки Патрика… Школа представляла собой обычную публичную школу. «Я ненавидел каждую минуту, проведенную там, — говорит он. — Обыкновенно я стоял у дверей, покуда меня буквально не затаскивали внутрь, учитель или отец». Вторая школа, Святого Жерара на другом берегу Клайда, была получше. И уже тогда он выказывал склонность к шуткам. «Я всегда был комиком. Шутил направо и налево, сыпал, так сказать, остротами».
Приблизительно в те годы он начал понимать, что хочет стать актером. Он регулярно посещал знаменитые шоу «Пять минут девятого», гремевшие в Глазго и изображавшие едва ли не каждый характерный шотландский типаж. Он вспоминал, как наблюдал за Джимми Логаном, одетым угольщиком и поющим: «Что делать, если уголь вам не нужен?», и думал: «Вот бы и мне так».
По воле случая карьера молодого Конолли начиналась прозаически; он трудился посыльным в книжном магазине и был вскоре уволен за кражу книг. «Ну… Вообще-то я этого не делал». Потом он развозил хлеб, что ему очень нравилось, а в возрасте 16 лет поступил на верфь Стивенса учеником сварщика.
О своих годах на верфях Клайда Конолли говорит так, как какой-нибудь интеллектуал — о золотых деньках в Итоне или Оксфорде или Кембридже. «Я был счастлив там. Просто влюбился, вот вам крест. Едва ворота закрывались, верфь словно превращалась в крошечный город в городе. Там можно было купить башмаки, сигареты, транзистор, дешевую выпивку. Это было удивительное место…»
По причинам, которые до сих пор не ясны, Конолли вступил и в парашютный полк Территориальной армии. «Звучало красиво, — признается он. — И мне понравился красный берет. Я подумал, Боже, теперь все бабы мои, в таком-то наряде». Удивительно, однако Конолли оказался неплохим парашютистом, совершил 23 прыжка и провел три или четыре года, переезжая с места на место, паля из винтовки и наслаждаясь жизнью. Но радикалистские традиции Клайда давали себя знать, и бессмысленность воинской службы открылась ему в горах Кирения на Кипре. «Мы должны были преследовать рейнджеров Говарда, — вспоминает он. — После приблизительно двух недель поймали одного. Оказалось, он работал на той же самой верфи, что и я. И я сказал себе, Господи, я бы мог отловить его в столовой в любой день! Что, черт возьми, моя задница делает в горах Кирения?..»