Итак, зачем я об этом пишу? Ведь журналисты и комментаторы уже обсудили тему со всех возможных точек зрения, а в воскресенье ей посвятят аналитическую программу. Большинство раскрыли тему хорошо, некоторые — просто замечательно, и лишь некоторые позволили себе «благородную» риторику в духе «око за око»… Независимо от того, сколь удачны были репортажи, все журналисты стоят по другую сторону. Они и семьи, понесшие тяжелую утрату, не знают, что отныне все переменится, для кого-то — навсегда. В это сложно поверить после случившегося, но на самом деле страдание только началось.
Обращение к религии, к консультантам, создание мемориальных фондов и превращение гимнастического зала в храм не помогут. Через несколько недель нынешнее удивительное самообладание сгинет без следа, и они будут страдать даже больше, чем те, кто рыдал и потрясал кулаками на месте.
В последующие месяцы мир продолжит жить, подчеркнутый, потрясенных учителей исцелят специально приглашенные консультанты, а семьи, понесшие утрату, останутся сами по себе. И осознают, что, дабы не лишиться рассудка, даже лучшие друзья и родственники больше не желают говорить об убийстве. Некоторые станут перебегать на другую сторону дороги, чтобы не общаться, будучи не в силах выносить чувства этих людей. Другие будут их навещать и вести беседы, но старательно будут избегать единственной темы, которая по-настоящему важна для родителей, — смерти их ребенка.
Будут разговоры и маловразумительные рассуждения о всяких компенсациях или фондах, как это было после трагедии на валлийской шахте Эберфан. Даже в самом сплоченном сообществе настает срок, намного скорее, чем ожидают безутешные родители, когда сочувствующие вынуждены заняться собственными делами и проблемами, во многих случаях собственными семейными агониями.
Одни родители станут избегать школу. Другие будут часто ее посещать. Они словно станут жить в двух мирах — в одном их ребенок мертв, а во втором он вот-вот должен прибежать домой с занятий. Такие родители станут ходить к школьным воротам, в надежде, что однажды, однажды их сын или дочь выйдут наружу.
Дома будут крики, плач и ссоры. Другим детям постоянно станут напоминать, что им повезло остаться в живых; пусть потом вы раскаетесь в своих словах, но они будут произнесены. Труднее всего окажется ждать их домой, сражаясь с паникой, если они задержатся хотя бы на пять минут. Родители не будут винить друг друга, но станут уничтожать сами себя, принимая ответственность за кошмар, в котором повинен лишь тот, кто все устроил.
Комментаторы уже говорят о «примирении» со случившимся. Вчера моя жена Лиз сказала: «Если еще хоть раз услышу о примирении, я сойду с ума. С этим никогда, никогда не получится примириться». Все, что вам остается, до конца дней, — просто пытаться жить, это я могу сказать наверняка, поскольку знаю на собственном опыте: наша дочь Сьюзи была похищена и убита в возрасте 11 лет. Сейчас ей было бы 25.
Я пишу это, потому что должен. Для родителей Дунблейна будущее еще печальнее, чем оно видится им ныне. Приняв это как данность, они смогут с этим жить. Конечно, утешать бесполезно, поскольку ничто вас не утешит. Строго говоря, для понесших утрату не имеет значения, каким был Томас Гамильтон и почему он сделал то, что сделал; для нас не имеет значения, как убийца Сьюзи Роберт Блэк стал гнусным извращенцем.
Важно лишь, что твой ребенок мертв и что ты никогда с этим не примиришься, в лучшем случае научишься продолжать жить в мире, где даже те, кто думает, что окружен нормальными людьми, обитают в двух плоскостях — веселой и трудолюбивой внешней и наполненной болью внутренней.
Все, что вы можете сделать, — это никогда не забывать, сколько радости дарил вам ребенок в те годы, которые вы провели вместе. И помогать расти его братьям и сестрам. И утешать себя тем, что уцелевшие дети поправляются. И даже забывают…
Овечка Долли, 5 июля 1996 года
Профессор Иэн Уилмут
Первая успешная попытка клонирования из клетки взрослого животного состоялась в Институте Рослин под Эдинбургом. Клонированную овечку дорсетской породы назвали Долли, ее рождение ознаменовало переворот в науке. Сообщение об успехе эксперимента следующей весной привлекло всеобщее внимание, нашло отражение даже в «Симпсонах», фотографии животного печатались на первых полосах газет и обложках журналов. Появление Долли также обеспокоило религиозных деятелей и законодателей, которые опасались, что следующий эксперимент будет поставлен на человеке. Иные полагали, что медицина вот-вот совершит квантовый скачок в своем развитии, произойдет грандиозный прорыв; а самые радикальные начали задаваться вопросом, столь ли ужасна и противоречит ли этике и религии идея клонирования человека. Руководитель исследовательской группы профессор Иэн Уилмут, который получил прозвище «отца овечки Долли», описывает, как протекала беременность и как происходили роды.
В первой серии экспериментов мы использовали клетки девятидневного эмбриона, клетки кожи двадцатишестидневного плода и замороженные клетки вымени. Ультразвук, сделанный через восемь недель, показал, что забеременела лишь треть овец. К нашему большому удивлению и восхищению, однако, одна овца была беременна клоном взрослой клетки. Ультразвук показал нормальное развитие плода. Карен Микок с материнской гордостью записала сканирование на видео и призналась, что испытывает восторг при мысли, что итогом этого невероятного эксперимента может стать живой ягненок.
В тот день, 20 марта 1996 года, мы всерьез задумались о клонировании клетки взрослой особи. Мы с Китом Кэмпбеллом (пионер ядерного трансфера в клонировании. — Ред.)нервничали, поскольку многие беременности заканчивались неудачно. В итоге родилась всего одна овечка — Долли. Мы разрывались между предвкушением и тревогой, поскольку знали, что совершим прорыв, если ягненок выживет. Из предыдущих опытов мы выяснили, что многие плоды погибают, порой на поздних стадиях беременности и даже при рождении. Мы беспокоились о Долли, а принстонский профессор Ли Сильвер тем временем писал популярную книгу по клонированию, в которой подробно объяснял, почему клонирование взрослой особи биологически невозможно.
В мае, приблизительно на 110-й день беременности, четыре плода погибли, все они были клонами эмбрионов. Из 29 эмбрионов, которые мы получили из 277 клеток вымени, всего один плод продолжал развиваться в теле суррогатной матери. Мы постоянно контролировали ее состояние. Всякий раз, когда Джон Брэкен использовал ультразвук, требовалось несколько секунд, чтобы получить цельное изображение. Обычно первым мы видели головку, ноги и ребра. А также шевеление плода. Важнее всего был миг, когда мы увидели бьющееся сердечко. Тогда все мы ощутили облегчение и удовлетворение.
Чтобы гарантировать, что не вмешаются непредвиденные случайности, беременность матери Долли, как и с другими клонами, искусственно затянули. Для большинства британских пород овец средняя продолжительность беременности составляет 147 дней. Опыт подсказывал, что беременность у клонов иногда тянется до 153 дней. Если она затягивается дольше, клоны, как правило, умирают. Роды у овцы, носящей клона, происходят медленно и вяло, это мы наблюдали и у других животных. Перед родами, в случае нормальной беременности, будущая мать часто покидает стадо и делает себе «гнездо» из травы или соломы в тихом уголке пастбища, это древний инстинкт, защита от хищников. По причинам, которых мы не понимали, «гнездования» у носителей клонов не происходило. Ожидание затягивалось.
Мы делали все, что могли, чтобы обеспечить безопасность овец и клонов, и организовали круглосуточное наблюдение. Мы намеревались дождаться, пока природа возьмет свое, но если бы беременность затянулась свыше 153 дней, мы были готовы спровоцировать рождение инъекцией тех же самых гормонов, которые обычно испускает плод, сообщая, что готов выйти в мир. В «родильном отделении» Рослина царило возбуждение, но куда чаще, чем нам хотелось, рождение завершалось гибелью плода. Однако 5 июля 1996 года все было иначе. В тот день родился здоровый ягненок, которому предстояло стать темой для разговора среди нищих и среди президентов.