Выбрать главу

– Что за допрос с пристрастием, старина Жерве? – усмехнулся Столыпин. – Мы же не в Третьем отделении!

– Э, нет! – смеясь, воскликнул Жерве. – Тут же обычный интерес, sans aucune arrière-pensée! (без всякой задней мысли, франц.). Ты меня с ними не равняй!

– А ты не веди себя, как они, – беззлобно сказал Монго, – и не буду.

– А кто знает, как ведут себя в самом деле агенты Третьего отделения? – прищурившись, спросил Жерве. – В Петербурге только и разговоров, что про них, а на деле никому ничего толком не известно. Поговаривают, даже Пушкин у них на попечительстве…

– Я тоже такое слышал! – вставил Долгоруков, оторвавшись от созерцания шахматных фигур.

Гагарин поморщился:

– Давайте не станем высказывать эти нелепые домыслы в адрес Александра Сергеевича? Мы с ним, может быть, и не друзья, но относимся друг к другу с большим уважением.

– Как пожелаешь, – легко сдался Жерве.

Долгоруков за столом многозначительно хмыкнул, но ничего не сказал и вернулся к шахматам.

Тут снаружи послышался стук копыт и скрип колес старого экипажа.

– Неужто прибыл наш корнет? – с улыбкой сказал Гагарин, оборачиваясь на звук.

Сердце в груди Уварова застучало чаще. Для него приезд Лермонтова был облегчением и одновременно испытанием: одно дело – письма, когда ты можешь подолгу обдумывать каждое слово, прежде чем его записать; совсем другое – живое общение, когда реагировать на сказанное собеседником надо тотчас.

«Почему, когда речь заходит о Мишеле, я так боюсь ударить в грязь лицом? – со стыдом подумал Петр Алексеевич. – Почему меня настолько волнует его обо мне мнение?»

– И верно, он, – подтвердил Жерве, глядя в окно.

– Пойду, встречу, – сказал Гагарин и направился к дверям.

– А где же домоправитель и другие слуги? – тихо спросил Уваров у Монго.

– В такие вечера князь обычно отправляет всех во флигель для прислуги. Чем меньше посторонних ушей, тем лучше.

Петр Алексеевич медленно кивнул. Он пока не очень понимал, что такого особенного в этих вечерних посиделках. Единственное, что смущало – упоминание о Третьем отделении и о Пушкине как возможном агенте этого отделения… но и только.

«Хотя царь, если верить рассказам, даже в таких невинных посиделках может усмотреть опасность для престола…»

– А вот и все вы, – сказал Лермонтов, входя в комнату. – Думал, что соскучился по вашим физиономиям, но нет – одного взгляда достаточно, чтобы вспомнить, отчего я от вас уехал в глухомань следом за любимой бабушкой!

Мишель не сильно изменился с той поры, как Петр Алексеевич видел его в последний раз – разве что стал немного бледней да худей, что, в общем-то, вполне объяснялось тяготами службы и переживаниями за любимую бабушку.

– Михаил Юрьевич, да вы, как я погляжу, в Тарханах вообще одичали! – громко хохотнул Жерве.

– Бонжур, старина, – произнес Лермонтов, подходя к острослову.

– Бонжур-бонжур, – хмыкнул тот.

Они пожали друг другу руки, после чего Мишель посмотрел на Уварова и сказал:

– Любезный Петр, я вижу, Монго все-таки убедил тебя приехать? Отрадно, отрадно… Без тебя компания была бы неполной!

– Она, увы, и так неполна, – со вздохом сказал Гагарин, входя в комнату. – Сосед твой, Святослав, как я понимаю, тоже не приедет?

– Нет, он в Царском Селе, – покачал головой Мишель. – Его ведь от службы не освобождали.

– А кто таков, этот Святослав? – наклонившись к уху Монго, поинтересовался Уваров.

– Раевский, прекрасный литератор и верный товарищ Мишеля. Он помог ему пристроить «Маскарад» в журнал «Молва»: номер с пьесой должен выйти ближе к декабрю.

– Что же, – снова заговорил Гагарин, – давай, рассказывай, чего у вас там в Тарханах делается?

– Деревня тем от города и отличается, мой друг, что там делается все полезное, но притом совершенно ничего интересного, – усмехнулся Лермонтов. – И хоть муза в те края залетала не так часто, как мне бы того хотелось, пару раз я весьма удачно ловил ее за хвост… А где, кстати, мой саквояж?

– Ты же внизу его оставил, – напомнил князь. – Что-то забыл в нем?

– Блокнот, – ответил Мишель. – Хотел прочесть…

– Давайте схожу? – вызвался Уваров и уже двинулся к двери, когда Лермонтов остановил его:

– Не надо, мой друг. Это из свежих, я помню его, в общем-то, наизусть…

Он закатил глаза, будто ища текст на потолке, а затем прочел по памяти:

Великий муж, здесь нет награды,

Достойной доблести твоей!

Ее на небе сыщут взгляды

И не найдут среди людей.

Но беспристрастное преданье