– После они отправились в Волшебную страну на зачарованных конях, – продолжил я. – Томас пробыл там несколько лет, потом собрался назад, и королева фей на прощанье дала ему яблоко, съев которое, Томас обрел дар провидца и, одновременно, стал неспособен врать. Ну то есть его, если спрашивали о чем-то, он мог ответить только правду.
– Подарок так себе, – хмыкнул Вадим. – Его потом не били?
– Кто знает…
Мы поднялись на холм. Здесь бесчинствовал шотландский ветер; он трепал Чижу волосы и шелестел нашими куртками.
– Сэр Вальтер Скотт любил здесь бывать, – сказал я. – Иногда он приезжал сюда вместе с Тернером, известным художником. Вообще, тема Томаса-Рифмача так популярна как раз из-за Скотта – все благодаря его балладе «Томас Стихотворец» и роману-пророчеству «Томас из Эрсильдуна» в «Песнях шотландского пограничья». На русский ее, правда, перевели только в 1993-м, уже после распада СССР, так что, получается, Лермонтов читал сэра Вальтера на языке оригинала, то есть на английском…
Немного замерзнув, я пошел с холма вниз, к камню Эйлдонских холмов – серой гранитной плите высотой по пояс, со скошенными углами, которая торчала из земли.
– Это что, могила Томаса? – спросил Чиж.
– Памятник, – поправил я. – Но самого места захоронения нет – потому что Томас не умер, а попросту исчез.
– В каком смысле? – нахмурился Вадим.
– Ну, как гласит легенда, однажды, уже будучи стариком, Томас сидел на крыльце своей башни и вдруг увидел двух белоснежных оленей. Они были ослепительно красивы, и Рифмач, очарованный, поднялся и пошел к ним. Однако его шаги напугали оленей, и они бросились бежать, увлекая Томаса за собой… Считается, что это были посланцы королевы фей, которая пожелала вновь воссоединиться с возлюбленным в волшебной стране и тем самым спасти его от смерти. Видишь?
Я указал на два тонких деревца, которые росли чуть поодаль, причудливо переплетаясь стволами.
– Ага.
– Местные считают, что в них живут души Томаса и королевы фей. Этакий символ их вечной любви.
Я подступил к камню, провел по его поверхности рукой.
«Холодный. Неудивительно – ветер тут жуткий…»
– Слушай, а когда Лермонтов лишился девственности? – вдруг спросил Чиж.
Вопрос оказался настолько неожиданным, что я на несколько мгновений завис, после чего, все-таки собравшись с мыслями, спросил:
– Это тебе квартал красных фонарей вспомнился, что ли?
– Да нет, просто… ну, ты сказал, что Томас-Рифмач ушел к фее, вот я и задумался – а у Лермонтова была его первая фея?
Я крепко задумался, после чего сказал:
– Ты знаешь, я в тупике. Вроде бы он с девяти лет влюблялся то в одну, то в другую… но этикет его современников не позволял судачить об интимной жизни. Наверное, как было принято тогда у дворян, какая-нибудь опытная крепостная объясняла 14-летнему Мише основы… сексологии.
– То есть никакой романтики? – немного разочарованно протянул Чиж.
– Как знать… – пробормотал я и по памяти прочел отрывок из «1831 июня 11 дня»:
Не верят в мире многие любви
И тем счастливы; для иных она
Желанье, порожденное в крови,
Расстройство мозга иль виденье сна.
Я не могу любовь определить,
Но это страсть сильнейшая! – любить
Необходимость мне; и я любил
Всем напряжением душевных сил…
Дорога на Эйлдонские холмы тоже потребовала от меня некоего «напряжения душевных сил». По счастью, мне удалось довольно быстро адаптироваться и к правостороннему движению, и к поломке моего мотоцикла. Правда, для минимизации вреда шестеренкам и стартеру, мне приходилось делать массу лишних утомительных движений, но шедевральные пейзажи Шотландии отвлекали меня от любых дурных мыслей. Наши с Чижом байки катились по темному полотну дороги. С обеих сторон простиралось зеленое травяное море, а деревья вдали от трассы напоминали причудливых рыб, вынырнувших на поверхность, только чтобы продемонстрировать великолепие листвы, заменяющей им чешую.
Эти семьдесят километров, от порта до холмов, я про себя окрестил «дорогой противоречий». Даже неудобства, связанные с поломкой байка, казались чем-то вполне естественным – что-то из разряда «другая страна – другие правила игры». В этом, по ощущениям, тоже присутствовали определенные шарм и красота.
– Так а откуда вообще пошли все эти легенды? – спросил Чиж, отвлекая меня от мыслей. – Ну, про Томаса и королеву фей, про волшебную страну…
– В былые времена по британским землям кочевал «бродячий народ» – так себя называли путешествующие по стране лудильщики, которые мелким ремонтом занимались то тут, то там. Правда, у них баллада немного не такая, как у Скотта: у них там вечный спор, что важней – дар настоящего творца или пророческий? Это везде встречается и до сих пор – в романах Кашнера и Трантера, Steeleye Span цитирует балладу, Липер, известный иллюстратор, тоже говорил, что вдохновляется историей Томаса… историей его любви к королеве фей. «Тристан и Изольда» сэра Томаса многие века владеют умами и сердцами людей. Что это, если не настоящий гений?