«Лучше уж тогда вообще не заговаривать, чем выказывать… такое».
– Ах, речь про овода! – воскликнула одна из дам. – Вот оно что!..
– А я другого теперь не пойму, – снова забурчал недовольный. – Чем это хоровод всех крестьян в деревнях утешает?
– Полагаю, чтобы это понять, надо с год пожить в деревне с крестьянами, – продолжая улыбаться, сказал Лермонтов.
Сушкова и некоторые другие тихо рассмеялись.
– Ужель нет у крестьян иных развлечений? – продолжал недоумевать молодой человек.
– Пожалуй, об иных на балу приличным господам говорить не пристало, – с прежней гримасой заявил Михаил Юрьевич.
Тут уж развеселились практически все, и даже Уваров невольно улыбнулся, хоть в целом поведение Лермонтова казалось ему излишне вызывающим. Впрочем, все тот же покойный отец учил Петра Алексеевича не делать выводов о человеке, покуда не узнаешь его лично.
«Однако ж эта Сушкова и то, что Лермонтов ее от себя не отвадит… Разве можно так с товарищем поступать?»
Будто по заказу, Мишель обернулся к Екатерине и протянул ей руку. Сушкова охотно ее взяла, и вместе они побрели в бальную залу, дабы считанные мгновения спустя закружиться в танце.
– Что с тобой, мон шер? – спросил Монго. – Ты как будто чем-то озадачен?
– Да нет, все в порядке, – вздрогнув от неожиданности, ответил Уваров. – Просто… задумался.
– Тебя чем-то удивил Мишель?
– И да, и нет. Покуда сложно сказать, не пообщавшись лично.
– Вот-вот, дождись. Ну, предлагаю тоже проследовать в бальную залу, потанцевать.
– Ты же знаешь, я не большой поклонник таких развлечений.
– Знаю, – хмыкнул Монго. – Ну что ж, тогда можно раскурить по сигаре и подумать, чем себя занять до того, как Мишель не устанет и не вернется к нам.
– Думаешь, он нас видел?
– Да, безусловно. Даже украдкой мне подмигнул. Он явится, и очень скоро, увидишь: танец, может быть, два, и мы уже будем втроем…
За разговором они прошли к одному из пятнистых диванов, на которых теперь, после окончания игры в шарады, более никто не сидел.
– А что же Сушкова? – разжигая сигару, поинтересовался Уваров.
– А что она?
– Она тоже будет с ним?
– Как знать… надеюсь, что нет, – щуря глаз от плотного дыма, сизым облаком поднимающегося к потолку, отозвался Столыпин.
– Она вам неприятна? – осторожно уточнил Петр Алексеевич.
– А разве может быть приятна гулящая невеста? – усмехнулся Монго.
Тут Уваров окончательно запутался. Если Столыпин понимает, что Катенька ведет себя дурно, то почему не одернет Лермонтова? Или Монго не осуждает Мишеля просто потому, что тот – его друг?
«Как у них тут все сложно…» – подумал Петр Алексеевич.
Маясь, он оглянулся через плечо, на распахнутые двери бальной залы. Там гремел вальс, и пары, черные с белым, кружились в танце. Громко стучали по паркетному полу каблуки; казалось, весь дом подпрыгивает на месте в такт музыке.
Раз-два-три, раз-два-три…
Тут в гостиную вошел растрепанный юноша в помятом сюртуке. Окинув комнату взглядом, он приметил Столыпина и с некоторым облегчением устремился к нему, на ходу воскликнув:
– Монго! Так странно видеть тебя здесь, когда остальные танцуют!
– А вот и наш жених, – шепнул Уварову Столыпин. – Легок на помине…
Поднявшись с дивана, Монго повернулся к Лопухину и с улыбкой воскликнул:
– Мой друг! Какая внезапная встреча!
Они обнялись, но тут же разошлись – Столыпин по-прежнему курил и боялся испортить наряд приятеля.
– А моя Катенька? – спросил Лопухин, отстранившись. – Танцует?
– Все там, – кивнул Монго.
Уваров тоже поднялся с дивана, решив, что сидеть неприлично.
– С Мишелем? – уточнил Лопухин.
Лицо его при этом заметно ожесточилось.
– Послушай, – сказал Монго, снова улыбаясь, но уже не искренне, а вымученно, натужно. – Ну он ведь твой друг. Как и мой. И мы оба знаем, что он просто оберегает ее от других. Только и всего.
Лопухин хотел сказать что-то еще, когда со стороны бальной залы послышались шаги. Все трое – и жених Сушковой, и Уваров с Монго – повернулись на звук и увидели Лермонтова, который вел Катеньку за руку прямиком к ее суженому.
– А вот и вы, – сказал Лопухин, скользнув по товарищу недобрым взором.
– Я тоже рад тебя видеть, – совершенно спокойно произнес Мишель.