Лопухин от злости побледнел. Казалось, быть беде, но тут Катенька отпустила руку Мишеля и, сжав запястье жениха, взмолилась:
– Поедем домой, милый мой, хороший! Мне нездоровится… надеюсь, просто усталость…
Лопухин вздрогнул, недовольно, но с каплей жалости посмотрел на Сушкову и нехотя сказал:
– Что ж, поедем… Господа.
Он кивнул Монго, обжег враждебным взглядом Лермонтова и, ненадолго задержав взор на Уварове, решительно устремился к выходу. Катя висела у него на руке, точно платок, наспех повязанный вокруг запястья – безвольная и податливая, она даже не обернулась к кавалеру, развлекавшему ее весь вечер.
Когда дверь за Лопухиным и Сушковой закрылась, Монго тихо спросил:
– И стоит оно того, Мишель?
– Увидишь, что будет, – с прежней невозмутимостью ответил Лермонтов.
Он покосился в сторону Уварова и невозмутимо предложил:
– Может, вместо этих пустых бесед, лучше представишь мне своего спутника? А то мне, право, неловко… как, надо думать, и ему.
Монго устало вздохнул, покачал головой и сказал:
– Это – Уваров, Петр Алексеевич, мой друг детства, а это – Лермонтов, Михаил Юрьевич…
– Тоже друг, тоже детства, – с усмешкой вставил Мишель. – Но отчего-то до сих пор мы не знакомы.
Он протянул Уварову свою руку, и тот ее охотно пожал. Кисть у Лермонтова была небольшая, с тонкими пальцами и кожей, имеющей странный желтоватый оттенок.
«И что в нем, интересно, нашла Сушкова? – мимоходом подумал Уваров. – Лопухин на его фоне – настоящий красавец… Неужто он завоевал ее одними сладкими речами?..»
– Так вышло, – пожал плечами Монго. – Нам было лет по пять, когда отец Петра Алексеевича, овдовев, вместе с ним переехал из Петербурга. Но все дороги, как видишь, ведут сюда…
– Судьба, она же фатум, – изрек Лермонтов, кивая. – Нити расходятся, когда нужно, и сходятся обратно, когда придет время.
Он достал из кармана мятую папиросу. Пока ее разжигал, Уваров спросил:
– Вы настолько верите в судьбу?
– А вы что же, нет? – хмыкнул Мишель, смерив собеседника взглядом.
– Я предпочитаю думать, что многое зависит от самого человека, что он – хозяин своей судьбы, а не наоборот, – осторожно произнес Петр Алексеевич.
– Что ж, думайте так, – пожал плечами Лермонтов.
Он с тоской оглянулся на двери бальной залы и предложил:
– Может, вернемся туда? Танцы мне наскучили, но в карты я бы сыграл…
– Что скажешь? – спросил Монго у Уварова.
Петр Алексеевич колебался недолго.
– Пойдемте.
Лермонтов с явным облегчением хмыкнул и быстрым шагом устремился к дверям залы. Столыпин с Уваровым последовали за ним.
Когда они вошли, играла полька. Вдоль стенки обогнув разгоряченную толпу, прошли к столам с картами; здесь тоже хватало народу. Многие приветствовали Лермонтова, каждый знал Монго, на Уварова же все поглядывали с некоторой долей удивления, но без неприязни.
– Здесь и сядем! – весело сказал Мишель, обнаружив за одним из столов сразу три свободных места.
Поначалу они говорили мало – у них в компании были знакомцы Столыпина, но, видно, не особо ему интересные. Однако потом один из них отлучился в гостиную, и его место занял высокий молодой человек с роскошными черными усами.
– А, князь! – просиял Лермонтов.
Кажется, он был искренне рад видеть вновь прибывшего, и тот охотно ответил поэту взаимностью и расплылся в улыбке:
– Мишель, и ты здесь!
– Не можно было отказать хозяевам! – усмехнулся Лермонтов. – Гляди, тут Монго тоже!
Князь охотно пожал руку Столыпину, и тот, повернувшись к Уварову, сказал:
– Случалось ли тебе, мон шер, видеть иллюстрации к стихам Пушкина за подписью из трех инициалов «Г»?
– Случалось, разумеется, – кивнул Петр Алексеевич.
– Ну что ж, теперь ты видишь самого художника, который за ними скрывается. – Монго мотнул головой в сторону князя. – Гагарин, Григорий Григорьевич, собственной персоной.
У Уварова перехватило дух. Он не мог поверить, что, кроме Лермонтова, встретит на балу еще одного творца, чьими работами восторгался.
– Ну, будет вам, давайте лучше сыграем, – отчего-то смутился князь.
Лермонтов распечатал колоду карт, стал ее тасовать, а Монго, воспользовавшись паузой, сказал:
– Это, Гриша, мой старый знакомец, Петр Алексеевич Уваров.
– Очень приятно, – чинно кивнул князь.
Он уже сидел напротив, а потому не стал тянуться через стол, чтобы пожать Уварову руку. Однако Петр Алексеевич почувствовал необходимость что-то сказать и, не придумав ничего лучше, выпалил:
– У вас чудесные рисунки!
Лермонтов громко фыркнул. Князь покосился в его сторону и с улыбкой сказал: