– Правда ли, что вы позволяете себе за спиной говорить на мой счет невыгодные вещи?
– Неправда. Я не столь хорошо вас знаю, чтобы говорить с кем-то о ваших недостатках.
– И все же, если дошедшие до меня сплетни верны, вы поступили крайне дурно, – уперся француз.
– Кончайте уже меня поучать, Эрнест, – поморщился Лермонтов. – Вы пытаетесь казаться дерзким, но выглядите смешным.
Де Барант напрягся. Уваров увидел, что Мария Алексеевна побледнела.
«Сейчас что-то будет», – понял Петр Алексеевич.
– Vous profitez bien trop du fait que les duels sont interdits dans votre pays! (Вы слишком пользуетесь тем, что дуэли в вашей стране запрещены, франц.) – сухо произнес де Барант.
Уварову на миг показалось, что на этом спорщики и разойдутся, но Лермонтов в тон Эрнесту ответил:
– Ne soyez pas lâche. Cette interdiction n'a pas d'importance lorsqu'il s'agit de règles du code d'honneur. Je suis tout à votre disposition (не будьте трусом. Этот запрет не имеет значения, когда речь идет о правилах кодекса чести. Я в Вашем распоряжении, франц.).
По спине Петра Алексеевича пробежал холодок. Ему почудилось, что он еще успеет спасти ситуацию, если вовремя прервет разговор…
– В таком случае вызываю вас на дуэль, – объявил де Барант.
Княгиня закрыла рот ладонью; казалось, еще немного, и она упадет в обморок, прямо посреди бальной залы.
– Принимаю вызов, – чинно кивнул Мишель. – Кто будет вашим секундантом?
– Предлагаю обсудить это наедине, – сказал де Барант, косясь на гостей, ближайшие из которых последние пару минут с любопытством взирали на спорщиков.
– Согласен, – кивнул Лермонтов.
Вместе они решительно устремились к выходу из бальной залы, провожаемые взорами окружающих молодых людей и дам. Уваров стоял, тяжело дыша, и смотрел в спину поэта – до тех пор, пока он не пропал из виду.
На плечо Петру Алексеевичу легла чья-то рука. Вздрогнув, он оглянулся – то был Монго.
– А ведь так хорошо начинался этот вечер… – задумчиво глядя сквозь толпу, медленно произнес Столыпин.
Уваров не нашелся, что ответить.
– Мне надо выкурить еще одну папиросу, – со вздохом сказал Гагарин.
Лермонтов вернулся чуть позже.
– Снова табачите, господа! – ухмыльнулся он, когда опять застал их курящими в гостиной.
Казалось, он такой же веселый, как и прежде… но, присмотревшись, Петр Алексеевич заметил, что Лермонтов все-таки нервничает: движения его стали более резкими, дерганными, улыбка – фальшивой и вымученной.
– О чем договорились? – хмуро посмотрев на Мишеля исподлобья, спросил Монго.
– Послезавтра, в воскресенье, в полдень у Черной речки, – понизив голос, сказал поэт. – Они берут рапиры, ты – пистолеты.
– То есть ты назвал меня своим секундантом? – выгнул бровь Столыпиным.
– А ты разве пустил бы со мной кого-то, кроме себя? – хмыкнул Лермонтов. – Будь моя воля, я бы вообще обошелся без секунданта, но традиции… Ладно. С вашего позволения, я вернусь к Марии Алексеевне и постараюсь ее успокоить. Бедняжка принимает все слишком близко к сердцу…
Сказав это, он снова растворился в толпе, точно привидение.
– Неужто он взаправду так бесстрашен? – угрюмо спросил князь.
– Думаю, так он успокаивает сам себя и окружающих, – сказал Монго. – Хотя порой мне кажется, что он знает все наперед, оттого и не беспокоится ни о чем…
– Я поеду с вами, послезавтра, – произнес Уваров.
Столыпин смерил его взглядом.
– Уверен? А ты… ты до конца осознаешь, чем все может закончиться?
К горлу Уварова подкатил комок.
– Уверен, – выдавил Петр Алексеевич.
Еще один тяжелый взор.
– Прошу, Монго, – тихо добавил Уваров.
– Хорошо, мон шер, – вздохнул Столыпин. – Будь по-твоему…
Тот вечер показался Петру Алексеевичу донельзя странным. Мишель кружил вокруг возлюбленной княгини, Монго и Гагарин резались в карты, а Уваров безучастной тенью следовал за друзьями, погруженный в думы. С одной стороны, ему хотелось поехать домой и поскорее лечь спать, чтобы хоть в царстве Морфея попытаться укрыться от тревожных мыслей; с другой, Петр Алексеевич не желал оставаться один. Лишь когда Столыпин, устав проигрывать князю, решился покинуть бал, Уваров последовал за ним.
Весь следующий день Петр Алексеевич не находил себе места, а сразу после заката лег в постель, но спал плохо, часто просыпался и подолгу смотрел сквозь тьму в потолок, прежде чем забывался вновь.
Воскресное утро ворвалось в комнату ярким солнечным лучом. Петр Алексеевич совершенно разбитый, наспех привел себя в порядок и уселся за стол, чтобы с книгой и папиросой скоротать время до приезда Лермонтова и Монго. Время ползло до жути медленно; Уваров то и дело посматривал на часы, но дуэлянт с секундантом все не появлялись. Наконец, уже в начале двенадцатого Петра Алексеевича осенило, и он, вскочив из-за стола, бросился на улицу, чтобы поймать экипаж.